и алчные бюрократы — вот кто загубил мою жизнь!!! Восемнадцать лет! Восемнадцать лет — свои лучшие годы я потратил на нескончаемые процессы и разбирательства, в которых мне приходилось раз за разом отстаивать полагающиеся по закону выплаты, защищая их от произвола и грабежей ненасытных чиновников. Из-за этих паразитов я вынужден был все время бороться за существование, впустую растрачивая свою жизнь, пока они обогащались и развлекались за мой счет!.. Эти гады лишили меня шанса совершить что-то действительно значимое, что-то великое! Они отняли у меня мою жизнь!!!».

Майский задыхался от отчаянной злобы, пронизывающей все его тело. Действительность вдруг раскрылась для него со всей ясностью и очевидностью, неимоверно распалив его дух. Бесстыдство, вседозволенность и безнаказанность чиновников, коррупция, беззаконие, торжество власти — в этом молохе жизнь Майского оказалась не более чем сопутствующей издержкой. Вопреки всяким социальным нормам и ценностям, вопреки любым законодательствам, а лишь согласно принципу «у кого власть — тот и прав», его судьба была положена на алтарь и принесена в жертву ради удовлетворения чужих неуемных желаний. Размышляя обо всем этом, Майский продолжал идти прямо и прямо по тротуару, ни на секунду не задумываясь, где он находится и куда движется.

На улице, между тем, стояла уже настоящая зима. Снега за последний месяц выпало предостаточно, так что город был полностью укрыт в белое: на крышах зданий, павильонов и гаражей, на клумбах, газонах и лавочках ровным пушистым слоем лежали нетронутые сугробы, на тротуарах стоптался ледовый наст, высотой в пару сантиметров, и только дороги черными грязными полосами рассекали обелившийся город. Лютых морозов пока не было, но ночью температура вполне могла опускаться и до минус двадцати; сейчас же в самый разгар дня тоже было довольно холодно — градусов тринадцать ниже ноля. Солнце теперь лишь на несколько часов одаривало землю своими лучами, даже в самый полдень только чуть-чуть приподнимаясь над крышами домов. Сегодня, правда, было особенно ясно и оно, играя и отражаясь в лежавшем вокруг снеге, казалось светило по-летнему ярко; но, несмотря на подобные еще случавшиеся солнечные деньки, природа уже окончательно замерла. Кусты и деревья, сбросив всю листву, стояли голые, раскинув серые мертвые ветви и совсем обнажив город, так что шум проезжавших и проносившихся по дорогам машин распространялся теперь особенно далеко и отчетливо. Куда-то подевались собаки и кошки, и если первые, отпустив уже густую зимнюю шерсть, изредка все же показывались на помойках, то последних и вовсе не было видно. Птицы все улетели на юг, кроме разве что голубей, которые по обыкновению остались в городе. Спрятавшись под крышами домов, голуби покидали свои зимовки, только если какая-нибудь одинокая пожилая женщина рассыпала где-нибудь на снегу предусмотрительно заготовленные хлебные крошки; тогда они спускались вниз, быстро, за каких-то несколько минут съедали все угощение и сразу возвращались назад, под крышу. Город, все его улицы и парки, скверы и дворы стали мрачными, безжизненными, необитаемыми, и лишь только люди, несмотря ни на какую погоду, продолжали приводить в движение созданный ими же организм. По дорогам то и дело проезжали машины, по тротуарам сновали пешеходы, и даже некоторые из тех, кому сильно никуда и не нужно было идти в этот воскресный день, предчувствуя долгие месяцы, когда без особенной надобности на улицу и вовсе не захочется показываться, тоже выбрались сегодня из своих домов.

Но все равно прохожих было немного, и Майскому редко попадался кто-то навстречу. Впрочем, он шел опустив голову, всецело погрузившись в свои размышления, и не обращал сейчас никакого внимания ни на людей, ни на здания, мимо которых проходил, ни даже на стоявшую на улице холодную погоду. Он хорошо оделся сегодня: на нем были отменного качества высокие импортные ботинки на меху (привычку особенно тщательно подбирать обувь Майский приобрел еще во время работы на севере), под брюками имелись плотные подштанники, голову покрывала черная с красными полосками вязаная шапочка, а куртка, хотя и была все та же, весенняя, но накануне он прицепил к ней изнутри толстую теплую подкладку, и она грела сейчас вполне сносно. Такая приличная одежда позволила Майскому гулять довольно долго, совсем не замечая мороза, но стоило только усилиться ветру, как ему сразу стало неуютно.

«Надо уже меховую шапку доставать», — подумал Майский, когда очередной порыв ветра со свистом продул улицу и, подняв с сугробов клубы снега, неприятно прошелся по его шее. Ощутив попавший за шиворот снег, Майский поморщился, вжал голову в плечи и впервые с момента, как вышел от родителей, огляделся вокруг. С немалым удивлением обнаружил он, что успел уйти уже довольно далеко и, решив, что пора возвращаться, направился назад к дому.

Погода, между тем, начала ухудшаться. Порывы ветра становились сильнее и продолжительнее, делая мороз все ощутимее, а пребывание на улице совсем некомфортным. Щурясь от ветра, Майский прибавил шагу и, пройдя только с полпути, начал уже хорошо подмерзать, как вдруг заметил впереди знакомое ему кафе. Пару раз он бывал в этом заведении и, немало обрадовавшись, что набрел сейчас на него, решил заглянуть внутрь, чтобы немного согреться, а заодно возможно и перекусить.

Быстро дойдя до двери, Майский зашел внутрь, проследовал по темному коридору с несколькими ступеньками и, свернув в конце него направо, оказался в самом кафе. Расположенное на первом этаже нового многоэтажного дома, оно находилось во вполне просторном светлом помещении с высокими потолками и тремя высокими же окнами в одной из стен. Эти окна были метра на два выше уровня тротуара и проходившие мимо люди не могли заглянуть в них, зато изнутри открывался довольно неплохой вид почти на всю улицу. Но, несмотря на отличное месторасположение, отнести устроенное здесь заведение к кафе можно было только с очень большой натяжкой.

Помещение условно делилось как бы на две зоны. К первой зоне относилось половина зала, в которую попадали посетители сразу при входе. Здесь у стены слева, возле двери, находился высокий продолговатый и нелепый стол, чем-то напоминающий самодельную барную стойку, над которым висел стеллаж с выставленными на нем напитками. Возле стола, дальше от двери, стоял самый обыкновенный домашний холодильник, а еще далее находилась дверь, по-видимому, ведущая на кухню. Все остальное пространство было занято десятью металлическими белыми дешевыми столами, выставленными друг напротив друга в два абсолютно ровных ряда, к каждому из которых было подставлено по четыре стула. Больше (если не считать еще две вешалки для одежды) тут не было никакой мебели; здесь отсутствовала и какая-либо отделка интерьера, отчего у посетителей создавалось впечатление, будто они попали в