С тем вниманием к состоянию своего тела, которое свойственно опытным атлетам, привыкшим к непоколебимо хорошему состоянию здоровья, доктор снова уселся, сделал несколько глубоких вздохов, а затем, глядя на наручные часы, сосчитал свой пульс. Он находился в прекрасной физической форме; как правило, в сидячем положении частота его пульса равнялась шестидесяти — шестидесяти двум ударам в минуту. Но сейчас он насчитал семьдесят ударов, на целых восемь ударов чаще, чем обычно, причем рядом не было мертвой женщины, которая несла бы ответственность за сердцебиение.

* * *

Пока Дасти колесил по окрестностям аэропорта в поисках гостиницы, Марти из автомобиля наконец позвонила матери.

Сабрина была взволнована до полного умопомрачения. В течение нескольких минут она отказывалась поверить, что Марти не искалечена, что она не стала жертвой дорожного происшествия, случайной перестрелки, пожара, удара молнии, рассерженного почтового служащего или одной из тех ужасных плотоядных бактерий, о которых снова сообщали в передаче новостей.

Слушая эту напыщенную тираду, Марти исполнилась особой нежностью, которую могла вызвать одна лишь ее мать.

Сабрина любила свое единственное дитя с безумной страстью, которая к одиннадцати годам могла бы превратить Марти в безнадежную неврастеничку, если бы только девочка не обладала столь решительным стремлением к независимости. Оно начало проявляться чуть ли не с того самого дня, когда малышка впервые встала на ноги. Но в этом мире находилось место вещам, много худшим, нежели безумная любовь. Безумная ненависть. О, ее немыслимо много. И бесконечное количество простого безумия.

Улыбчивого Боба Сабрина любила ничуть не меньше, чем дочь. И после того как потеряла его — а он прожил всего-навсего пятьдесят три года, — пыталась еще сильнее, чем прежде, опекать Марти. Вероятность того, что и ее муж, и ее дочь умрут молодыми, была, пожалуй, настолько же мала, насколько и вероятность гибельного для Земли столкновения с астероидом в тот самый момент, когда она наливает себе утренний чай. Но цифры холодной статистики и доводы страховых компаний ни в коей мере не успокаивали ее израненное встревоженное сердце.

Поэтому Марти не собирался говорить матери ни слова об управлении сознанием, хокку, Человеке-из-Листьев, священнике с вбитым в лоб железнодорожным костылем, отрезанных ушах или поездке в Санта-Фе. Ошарашенная этими сверхъестественными новостями, Сабрина сорвалась бы в продолжительную истерику.

Она не собиралась говорить матери и о смерти Сьюзен Джэггер. Трудно было сказать, что ее сильнее сдерживало: то ли, что она не была уверена, что, сообщая о потере подруги, сама не сорвется в припадок, то ли то, что Сабрина любила Сьюзен, почти так же как и дочь. Эту новость следовало сообщать не по телефону, а держа мать за руку, давая ей эмоциональную поддержку и получая поддержку от нее.

Чтобы оправдаться в том, что звонки матери остались без своевременного ответа, Марти в подробностях рассказала о попытке самоубийства Скита и его добровольном отъезде в клинику «Новая жизнь». Конечно, все эти события произошли предыдущим утром, во вторник, и ни в коей мере не могли служить оправданием поведения Марти в среду. Поэтому ей пришлось несколько отклониться от истины. Из ее рассказа можно было сделать вывод, что Скит шагнул в воздух с крыши Соренсона в один день, а попал в клинику только на следующий, а это означало два дня, полных суматохи.

Реакция Сабрины лишь частично совпала с ожиданиями Марти и оказалась на удивление эмоциональной. Она не слишком хорошо знала Скита и никогда не выказывала желание познакомиться с ним поближе. С точки зрения матери Марти, несчастный Скит был опасен не менее, чем любой из вооруженных автоматами членов Медельинского картеля поставщиков наркотиков Колумбии, зловещей личностью, стремившейся хватать детей в школьных дворах и насильно вводить героин им в вены. Тем не менее, слушая рассказ, она рыдала, сморкалась, взволнованно расспрашивала о том, насколько тяжелые травмы он получил, что говорят врачи о его перспективах, и снова рыдала, и снова сморкалась.

— Именно этого я и боялась, — сказала наконец Сабрина. — Именно это меня все время грызет. Я знала, что это приближается, что это должно произойти, и теперь оно случилось, а на следующий раз все это окончится вовсе не так благополучно.

В следующий раз Дасти свалится с крыши, сломает шею и останется парализованным на всю жизнь или умрет. А дальше что? Я просила тебя не выходить замуж за маляра, найти человека с большими жизненными устремлениями, у которого будет хороший кабинет, который будет сидеть за столом, а не будет все время падать с крыш, у которого даже не будет возможности упасть с крыши.

— Мама…

— Всю жизнь с твоим отцом я прожила, испытывая этот страх. Твой отец и огонь… Всегда огонь, горящие здания, всякие взрывающиеся штуки, потолки, которые могут завалить его. Все время, пока я была замужем за ним, я боялась, когда он собирался на работу, впадала в панику при звуке пожарной сирены, не могла смотреть «Новости» по телевизору, потому что всякий раз, когда там показывали сенсационные кадры большого пожара, я думала, что он может оказаться там. И он снова и снова получал травмы. И наверно, его рак связан с тем, что ему приходилось так много дышать дымом на пожарах. Во время сильных пожаров воздух полон токсинов. А теперь и у тебя появился муж, который все время лазит по крышам, как мой все время лез в огонь. Крыши, лестницы, постоянные падения… И ты никогда не будешь знать покоя.

Выслушав этот взволнованный, вырвавшийся из самой глубины души монолог, Марти лишилась дара речи.

На другом конце линии Сабрина рыдала в трубку.

Очевидно, ощутив, что в отношениях дочери с матерью наступил момент необычайной важности, и предполагая, что этот момент может повлечь какие-то негативные последствия для него, Дасти оторвал взгляд от дороги и прошептал:

— Ну, что там еще?

Наконец Марти нашла в себе силы заговорить:

— Мама, ты же никогда ни слова об этом не говорила. Ты…

— Жена пожарного не говорит об этом, не ворчит на мужа из-за этого, не проявляет своего волнения вслух, — ответила Сабрина. — Никогда, никогда в жизни, помилуй бог, потому что, если заговорить об этом, то это случится. Жена пожарного должна быть сильной, должна быть уверенной во всем хорошем, должна оказывать ему поддержку, глотать свои страхи и улыбаться. Но этот страх всегда находится в ее душе, а теперь еще ты вышла замуж за человека, который все время ползает по лестницам, бегает по крышам и падает с них, когда могла найти кого-нибудь, кто работал бы за столом и не мог упасть ни с чего выше стула.

— Мама, дело в том, что я люблю его.

— Я знаю об этом, моя дорогая, — ее мать опять зарыдала. — Это просто ужасно.

— Так ты поэтому все время лезла в мои отношения с Дасти?

— Я не лезла в твои отношения, дорогая. Я была в твоей шкуре.

— А мне казалось, что это мои… Мама, послушай, нельзя ли из всего этого сделать вывод, что ты можешь относиться к Дасти немного получше?