Наследниками обычных попперовских созданий являются те, чье внутреннее окружение получает информацию из сконструированных частиц внешнего окружения. Этот подподподраздел дарвиновских созданий можно назвать созданиями грегорианскими, поскольку, по моему мнению, английский психолог Ричард Грегори является первым среди теоретиков, размышлявших о роли информации (или, точнее, того, что Грегори называет потенциальным интеллектом) в создании Удачных ходов (или того, что Грегори называет кинетическим интеллектом). Грегори замечает, что ножницы как хорошо сконструированный артефакт являются не просто результатом действия разума, но его материальным обеспечением (внешним потенциальным интеллектом) в весьма прямолинейном и интуитивно понятном смысле: дав кому-то ножницы, вы увеличиваете его способность уверенно и быстро обнаружить Удачные ходы653.

Антропологи уже давно поняли, что начало использования орудий сопровождалось значительным ростом интеллектуальных способностей. В природе шимпанзе охотятся на термитов, используя грубые «остроги». Этот факт приобретает дополнительное значение, когда мы узнаем, что до этого трюка додумываются не все шимпанзе; в некоторых «культурах» шимпанзе термиты – возможный, но неиспользуемый источник пищи. Это напоминает нам о том, что использование орудий – двойственный признак разумности; оно не только требует существования разума, способного распознать и использовать орудие (не говоря уже о том, чтобы его изготовить), – само использование орудий придает разумность тем, кому посчастливилось их получить. Чем лучше орудие сконструировано (чем больше информации используется в процессе его изготовления), тем больше потенциального интеллекта придает оно тому, кто его использует. А в число важнейших орудий – напоминает нам Грегори – входит и то, что он называет «орудиями разума»: слова.

Ил. 41

Слова и другие орудия разума обеспечивают грегорианскому созданию внутреннее окружение, которое позволяет конструировать еще более точные механизмы разработки и проверки действий. Скиннеровские создания задаются вопросом: «А теперь мне что делать?» – и понятия не имеют, как ответить, пока на них не обрушатся какие-нибудь напасти. Попперовские создания продвигаются значительно дальше, спрашивая: «О чем мне теперь следует подумать?» – до того, как спросят: «А теперь что мне делать?» Грегорианские создания делают еще один большой шаг вперед, узнавая, как лучше думать о том, о чем им следует теперь подумать, – и так далее; так вырастает башня дальнейших внутренних размышлений, лишенная конкретных или явных ограничений.

Что случается с мозгом человека или гоминида, получившим в свое распоряжение слова? В частности, какую форму это окружение имеет, когда там впервые появляются слова? Оно определенно представляет собою не ровный стадион или tabula rasa. Наши вновь обретенные слова должны укорениться на холмах и в долинах довольно сложного ландшафта. Благодаря ранее испытанному давлению эволюции пространства наших врожденных качеств являются видоспецифичными, нарциссическими и даже уникальными для отдельных индивидов. Сейчас некоторые исследователи изучают отдельные области этой территории. Психолог Фрэнк Кил654 и его коллеги из Корнеллского университета располагают доказательством того, что определенные в высшей степени абстрактные понятия – например, такие, как понятие жизни или обладания, – имеют генетически запрограммированное преимущество в наборе орудий разума, которым располагают маленькие дети; когда в разуме ребенка появляются конкретные слова для обладания, передачи и отнятия, хранения и сокрытия – и родственные им, – то оказывается, что дома для них уже частично построены. Рэй Джекендофф655 и другие лингвисты выявили фундаментальные структуры пространственного представления (что примечательно, сконструированные, чтобы усилить контроль за передвижением и размещением двигающихся объектов), служащие фоном для наших интуиций о таких понятиях, как рядом, на, позади и т. п. Николас Хамфри656 утверждал, что должна существовать генетическая предрасположенность к занятию интенциональной позиции, а Алан Лесли657 вместе со своими коллегами нашел этому подтверждение в форме того, что он называет «модулем теории сознания», созданным для порождения убеждений второго порядка (убеждений касательно убеждений и иных психических состояний других людей). Кажется, можно с уверенностью сказать, что некоторые дети-аутисты страдают из‐за отсутствия этого модуля; подчас им удается компенсировать его с помощью необычных приспособлений658. Итак, находящиеся в мозгу слова (а значит, и мемы) подобно многим более ранним конструкторским новациям, о которых мы говорили, усиливают и формируют уже существующие структуры, а не создают совершенно новые659. Хотя эти заново переработанные функции не взяты с потолка, они порождают новую прорывную способность предвидения будущего.

Итак, вот подъемный кран, который упразднит все остальные: исследователь, который и в самом деле наделен предвидением, который может увидеть, что лежит за непосредственно доступными вариантами действий. Но насколько полезным может быть такое «основоположение» без вмешательства языка, помогающего сознательно манипулировать этой моделью? Например, насколько изощренным и далекоидущим может быть заглядывание в будущее? В этом значение моего вопроса о способности шимпанзе визуализировать нечто совершенно новое. Дарвин был убежден, что язык – необходимое условие выработки «длинных рядов мыслей»661, и некоторые более современные теоретики высказывались в поддержку этого утверждения: в особенности Джулиан Джейнс662 и Ховард Марголис663. Длинные ряды мыслей следует контролировать, или они ускользнут, заблудившись в сладостных, хоть и тщетных грезах. Эти авторы выдвигают правдоподобное предположение, что самоувещевания и напоминания, которые сделал возможными язык, на деле необходимы для поддержания такого рода долгосрочных проектов, осуществлением которых занимаемся лишь мы, люди (если только, подобно бобрам, мы не располагаем врожденной способностью, позволяющей завершить конкретный долгосрочный проект)664.