Но если я не представляю собой ничего сверх некоей сложной системы взаимоотношений между моим телом и заражающими его мемами, то что станется с личной ответственностью? Как можно судить меня за мои проступки или чтить за победы, если не я – капитан моего корабля? Где автономия, без которой я не могу действовать по своей свободной воле?

«Автономия» – всего лишь громкое слово, значащее то же, что и «самоуправление». Когда космический аппарат «Викинг» улетел слишком далеко от Земли, чтобы инженеры в Хьюстоне могли его контролировать, они отправили ему новую программу, освобождавшую аппарат от их дистанционного управления, и перевели его на самоуправление641. Так он стал автономным, и хотя цели, к которым он стремился, были целями, установленными Хьюстоном при его сборке, только он и лишь он один отвечал за принятие решений при достижении этих целей. А теперь представьте, что он приземлился на какой-нибудь отдаленной планете, населенной крошечными зелеными человечками, которые быстро его захватили, экспериментируя с его программным обеспечением и изменяя (экзаптируя) его в соответствии со своими нуждами – скажем, превратив его в прогулочное судно или ясли для детей. Его автономия будет утрачена, когда он перейдет под контроль этих инопланетян. Переход ответственности от моих генов к моим мемам может показаться столь же бесперспективным шагом на пути к свободе воли. Неужели мы сбросили иго эгоистичных генов лишь для того, чтобы попасть под власть эгоистичных мемов?

Давайте снова подумаем о симбионтах. Паразиты по определению являются симбионтами, губительными для приспособленности хозяина. Давайте рассмотрим самый очевидный пример мема: мем безбрачия (и целомудрия, должен добавить я, чтобы избежать печально известной лазейки). Этот меметический комплекс населяет разумы многих священников и монахинь. С точки зрения эволюционной биологии этот комплекс по определению пагубен: все, что, по сути дела, гарантирует превращение зародышевой линии хозяина в тупик без какого-либо дальнейшего потомства, снижает выживаемость. «Ну и что, – мог бы ответить священник, – я не хочу иметь детей!» То-то и оно. «Но, – могли бы возразить вы, – тело-то этого хочет». Он как-то дистанцировался от собственного тела, в котором продолжают действовать спроектированные Матерью-Природой механизмы, подчас мешающие ему сохранять самоконтроль. Как появилась эта самость, или ego, со своими собственными целями? Возможно, мы не знаем о подробностях заражения. Известно, что иезуиты заявляют: «Дайте нам первые пять лет жизни ребенка и забирайте себе остальное», – так что, возможно, этот конкретный мем пустил прочные корни где-то в самом начале жизни священника. Или, может быть, это случилось позже, и сам процесс мог идти постепенно. Но когда бы и как это ни произошло, мем укоренился в священнике – по крайней мере, на какое-то время, – в самой его личности.

Я не говорю, что образ жизни священника плох или «неестественен» из‐за того, что его тело «обречено» не зачать потомства. Сказать это значило бы встать на сторону наших эгоистичных генов, а именно этого-то мы и не хотим. Я всего лишь говорю, что это наиболее экстремальный, а потому и наиболее яркий, пример процесса, создавшего всех нас: наши Я были сотворены в результате взаимодействия мемов, использующих и перенаправляющих механизмы, которыми наделила нас Мать-Природа. В моем мозгу хранятся мемы безбрачия и целомудрия (иначе я не мог бы о них писать), но в моем случае они никогда не занимали места на капитанском мостике. Я не отождествляю себя с ними. В моем мозгу хранятся также мемы поста и соблюдения диеты, и хотелось бы мне, чтобы они оказывались на капитанском мостике почаще (чтобы я придерживался диеты с большим усердием), но по тем или иным причинам коалиции мемов, которые могли бы поселить в моей «душе» мем соблюдения диеты, редко формируют правительство, надолго остающееся у власти. Нет мема, который кем бы то ни было правил; теми личностями, которыми мы являемся, делают нас правящие коалиции мемов – они в течение долгих периодов времени определяют, какие решения принимаются642.

Можно или нет превратить позицию мема в науку, под маской философии она уже принесла гораздо больше пользы, чем вреда (в противоположность тому, о чем говорил Гулд), несмотря даже на то что, как мы увидим, в области общественных наук возможны иные применения дарвиновской мысли, вполне обоснованно заслуживающие осуждения Гулда. Какая, в сущности, есть альтернатива у этого радикально дарвинистского представления о разуме? Последняя надежда ненавистников Дарвина – просто отрицать, что то, что происходит с попадающими в разум мемами, можно хоть когда-нибудь будет объяснить «редукционистски», механистически. Один из вариантов – исповедовать совершенно картезианский дуализм: разум просто не может быть мозгом, но, скорее, является каким-то другим местом, где разворачивается великий и загадочный алхимический процесс трансформации поглощаемой сырой материи – культурных объектов, которые мы называем мемами, – в новые объекты, превосходящие свои источники в таких отношениях, которые попросту находятся вне поля зрения науки643.

Чуть менее радикальный способ поддержать те же консервативные взгляды – согласиться, что разум в конечном счете просто мозг, то есть физический объект, подчиняющийся всем законам физики и химии, но настаивать, что он тем не менее решает задачи способами, не поддающимися научному анализу. Этот подход часто предлагал лингвист Ноам Хомский и с энтузиазмом отстаивал его бывший коллега, философ и психолог Джерри Фодор644, а недавно те же взгляды высказал другой философ, Колин Макгинн645. Как мы можем видеть, это – сальтационное представление о разуме, при котором в Пространстве Замысла совершаются огромные скачки, «объясняемые» действием чистой гениальности, или врожденной творческой способности, или еще чего-то, недоступного науке. Его сторонники настаивают, что сам мозг каким-то образом является небесным крюком, и отказываются смириться с тем, что предлагает коварный дарвинист: благодаря подъемным кранам, приведшим, собственно, к его формированию, и тем, которые позднее нашли в нем приют, мозг сам является изумительным, но не загадочным подъемником, работающим в Пространстве Замысла.

В тринадцатой главе я приложу дальнейшие усилия к тому, чтобы это в высшей степени метафорическое противостояние стало более прозаическим и разрешилось. К счастью для меня, я уже проделал большую часть необходимой для этого работы, так что можно опять не изобретать велосипед и просто повторно использовать тот, что был сконструирован прежде. Следующие страницы – экзаптация прочитанной мною в 1992 году Дарвиновской лекции в Колледже Дарвина (Кембридж)646.