Он сделал паузу, и Алессандро тоже молчал, слушая ветер. В парке, через который они шли, шумели деревья.

— А я страховал риски моих клиентов, — продолжал Каллум. — Я, блядь, наблюдал, как падают цены на нефть и как потери наших ребят отражаются на курсе доллара и акциях «Бритиш Петролеум»… Во что стоит вложить деньги, спрашивали меня, если «возрожденцы» захватят власть в Пакистане и долбанут ракетами по Иерусалиму… Во что вложить деньги, если падёт Дамаск, если нашего союзника в исламском мире — аятоллу Ширази — всё-таки грохнут, как обещали, и Иран выйдет из игры… Во что вложить деньги, если ОНИ победят, как сохранить и приумножить? Сохранить и приумножить? — Он помолчал. — Такие мерзкие хари, такие самоуверенные, самодовольные… Они совершенно не понимали, по каким правилам шла игра. Они не понимали, что если шарахнут по Иерусалиму, то ракеты полетят и к нам, и их деньги сгорят, и они станут пеплом, какие бы фьючерсы ни купили, в каком бы из офшоров ни открыли счёт…

Он замедлил шаг.

— Все, кто чего-то стоил, были там, на Ближнем Востоке, и я должен был там быть, понимаешь? Я бы отдал всё — родителей, жену, сына, деньги… всё, только бы оказаться там, плечом к плечу с парнями, с тобой, с Громилой, воевать там… Погибнуть, но погибнуть, делая дело, понимаешь, не просто так, не так, как умер мой отец, который прошёл процедуру и умер спустя пару лет от Болезни, не так, как моя мать, от рака, вовремя не проверившись… Я хотел бы умереть там, пусть не героем, но просто человеком, живым человеком, ощущая, что сердце бьётся, что кровь не застыла. Ты был бы там, ты был бы там в первых рядах, и я должен был быть там, мы все должны были драться там, косить эту нечисть… Ты ведь отправился бы туда, несмотря ни на что, Сандро. Ты бы полетел туда, и если бы у тебя закончились ракеты, ты бы кинулся под танк с гранатой и взорвал бы его, и мы бы дали бой этим ублюдкам…

Алессандро хотел сказать, что бой этим ублюдкам дали и без них. Что войну выиграли, что «Возрождение» уничтожили, добро победило и стоит радоваться, что такие люди, как Касидроу и Нам Туен, сумели переломить ситуацию, и зло в очередной раз потерпело крах… Стоило выпить за победу и смеяться, но, глядя в опустошённые глаза Каллума, Алессандро не мог этого произнести. Он слушал, а Каллум продолжал рассказывать, как после кризиса «Возрождения» в нём что-то надорвалось, и он стал работать всё хуже и хуже… Потом умерли родители, начались скандалы с женой, начальник поставил вопрос ребром…

— Типичная история, — заключил Каллум, — жена забрала сына и послала уведомление о разводе по электронке… Сразу после того, как на тот же почтовый ящик пришло извещение о моём увольнении.

— Ты не пробовал записаться в армию? — спросил Алессандро. — Обратно?

— Неоднократно. Но кому я там нужен? Сорок лет, физподготовка не та, да и знаешь, как долго теперь нужно учиться, чтобы овладеть снаряжением? Это не наш старый добрый визор, теперь там каждый носит персонального робота и суперкомпьютер у виска…

Он замолчал; они уже шли по Юнион-стрит, узкой улице в центре Глазго, с обеих сторон стиснутой шестиэтажными зданиями с красивыми старинными фасадами и ядовитой рекламой. Двухэтажные автобусы стояли в автомобильном заторе, пешеходов было немного, из дверей пабов звучала самая разная музыка.

Каллум указал на одну из таких дверей — над ней висела мигающая табличка с языками пламени и надписью «Бёрнс: частный клуб». Они вошли внутрь и спустились по лестнице. Внизу было просторное, задымленное и тёмное помещение с множеством пустующих столиков и стульев из тёмного дерева и помостом сцены в углу — уборщица орудовала там шваброй. За барной стойкой стоял человек в майке «JE SUIS MUHAMMAD» и окольцовывавшей заявление арабской вязью.

— Привет, Калли, — кивнул он, протирая стаканы. — Кто с тобой?

— Алессандро Вита, — представился Алессандро, и Каллум добавил:

— Мой боевой товарищ.

— Хорошо сохранился!

Алессандро промолчал, и бармен рассмеялся.

— Да знаю я, не напрягайся. Велкам бэк! Что вам принести?

Каллум заказал выпить, и они прошли к столику у дальней стены. Бармен пришёл следом, протёр стол влажной тряпкой, поставил две кружки пива. Алессандро отхлебнул, но Каллум сказал:

— Погоди, сейчас он принесёт виски.

— Я не буду, — сказал Алессандро. — Я быстро опьянею.

— Я дам тебе таблетку, — сказал Каллум, — и через пять минут будешь как стёклышко. Или могу дать другую, будешь пить и не пьянеть.

— Какой тогда смысл? — улыбнулся Алессандро.

— Не знаю, — сказал Каллум. — Сам не понимаю, но они стоят дёшево, поэтому я покупаю.

— И принимаешь?

— Да. Иногда да. — Он помолчал. — Обычно, когда я пью, я хочу напиться, но когда крышу уже сносит… Становится стыдно, и я глотаю эти штуки, и всё проходит. И опять стыдно, что я не выдержал… Этот мир даже напиться не даёт по-человечески.

Внезапно из-за стены раздался какой-то протяжный грохочущий шум.

— За стеной Центральный вокзал, — объяснил Каллум, доставая из кармана пачку настоящих сигарет и зажигалку. — Будешь?

— Нет, спасибо.

— Вообще-то это запрещено, — он зажёг сигарету и затянулся, — но тут мы смотрим на это сквозь пальцы.

— Что это за место? — спросил Алессандро. — Ты тут частый гость?

— Да, — кивнул тот, — старомодный бар. По вечерам тут играют и поют… Всякая старая музыка.

— Ты тоже играешь? — Алессандро вспомнил о музыкальных инструментах в доме Каллума.

— Очень редко.

Бармен принёс виски.

— Хочешь послушать выступления? — спросил Каллум. — Пит, поставишь нам какую-нибудь запись?

— С удовольствием. Сандро, что предпочитаете?

— На ваш вкус.

— Кантри?

— Предупреждаю, — Каллум выпустил дым, — это очень старая музыка.

— Динозавры ещё слушали, — хохотнул бармен. Его грудь смешно выпячивалась, когда он хохотал своим густым басом. — Но нигде больше такой не услышишь, так и знай.

— По рукам, — согласился Алессандро.

— Минуту, ребят, — бармен удалился.

— Только не очень громко! — помахал ему Каллум. — Сейчас тут никого нет, но они ещё не открылись даже… По вечерам бывает многолюдно. Собираются любители старья и мои знакомые… Ветераны, как мы, порой встречаются.

— Так ты живёшь на пособие? — спросил Алессандро. — Нигде не работаешь?

— Пытался устроиться, — без энтузиазма рассказывал Каллум, — но не вышло. Но я не жалуюсь. Мне платят повышенное пособие как ветерану, ещё лет десять, и я буду пенсионер.

— С семьёй общаешься?

Каллум скривился. Динамики, закреплённые на низком потолке, прокашлялись, и раздались весёлые гитарные аккорды.

— Нет, — сказал Каллум. — Кажется, это запись с прошлой недели… Поёт мой приятель, из библиотеки Митчелла… спец по городским архивам, историк. Послушай, у него хороший голос.