— Оно шокирует и поставит в тупик людей в морге больницы Госпожи Ангелов. Голый труп внезапно вернется туда одетым, да еще с деньгами в карманах.

Они достигли первого этажа. Внизу ждут гаражные уровни.

С характерной для него заботой Тайфун спрашивает:

— Дорогой мальчик, ты боишься? — Да.

Он боится, но не в ужасе. В этот момент в бессмертном сердце Данни нет места для ужаса.

Несколько минут тому назад, глядя на Этана и мальчика, сидящих на каменной скамье, зная о любви, которую они испытывают друг к другу, о будущем, которое им предстоит разделить как отцу и сыну, во всех смыслах, за исключением природного родства, Данни испытал самое острое за всю жизнь сожаление. В ночь, когда умерла Ханна, печаль захлестнула его, чуть не убила. Он не только скорбел о ее безвременной кончине, но и сожалел о собственной загубленной жизни. Печаль изменила его, но не полностью, ибо дальше сожаления дело не пошло.

Теперь же, по пути с первого этажа в гараж, его душевная боль — не просто острое сожаление, а угрызения совести, настолько сильные, что чувство вины буквально рвет его на куски. Он весь дрожит, его трясет от осознания, сколько горя принесла другим его загубленная жизнь.

Из памяти выплывают лица, лица мужчин, которых он сломал, лица женщин, с которыми обходился крайне жестоко, лица детей, которых проложенная им тропа привела в мир наркотиков, преступлений, смерти. И хотя лица эти до боли знакомы ему, он видит их словно впервые, видит каждое лицо, каким никогда не видел раньше, видит личностей с надеждами, грезами, потенциалом для добрых дел. В его жизни эти люди были лишь средствами, с помощью которых он добивался поставленных целей, он не считал их людьми, полагал лишь источниками удовольствия или инструментами для выполнения той или иной работы.

С его сердцем происходит фундаментальная трансформация, это уже не жалость к себе, которую он ощутил после смерти Ханны, эти изменения совсем другого порядка. Тогда он печалился, тогда он сожалел, но не испытывал столь яростных угрызений совести и смирения, которое всегда идет следом.

— Дорогой мальчик, я понимаю, как тебе тяжело, — говорит Тайфун, когда они оставляют над собой верхний гаражный уровень. Он имеет в виду ужас, который, по его разумению, сейчас держит Данни мертвой хваткой, но об ужасе нет и речи.

Хватает и угрызений совести, нет слов, способных описать их силу, остроту вызываемой ими душевной боли. Лица наседают на него, лица из его бездарно прожитой жизни, и Данни просит у них прощения, молит о прощении со смирением, которое ему внове, кричит

им, что хотел бы повернуть время вспять и не делать того, что сделано, пусть сам он мертв и не может ничего изменить, а многие из тех, к кому он обращается, умерли раньше и теперь не слышат его отчаянных криков.

Кабина лифта миновала нижний гаражный уровень, но они продолжают спуск. Они более не в самой кабине, в идее кабины, и очень странной. Стены покрывает плесень, грязь. В воздухе стоит вонь. Пол… усыпан костями.

Данни видит, как лицо Тайфуна начинает меняться. Написанное на нем добродушие и веселые глаза уступают место чему-то еще, с большей степенью достоверности отражающему душу, которая живет в образе милого дедушки. Изменения эти Данни видит только краем глаза, потому что не решается прямо посмотреть на Тайфуна. Не решается.

Они все спускаются, оставляя за собой этаж за этажом, хотя световой индикатор рассчитан только на пять этажей.

— Что-то я очень проголодался, — делится с ним Тайфун. — Насколько могу вспомнить, а память у меня хорошая, никогда не испытывал такого голода.

Данни отказывается думать о том, что это может означать. Его это совершенно не волнует.

— Я заслужил то, что грядет, — говорит он, а лица из его прошлого наводняют память, число их — легион.

— Скоро, — обещает ему Тайфун.

Душа Данни стоит, согнувшись, смотрит в пол, с которого исчезло его тело, готовая принять любое наказание, лишь бы унять эту невыносимую душевную боль, заглушить эти гложущие угрызения совести.

— Ждет тебя ужасное, — продолжает Тайфун, — возможно, ничуть не лучше того, что ты получил бы, если б отклонил мое предложение и решил пробыть тысячу лет в чистилище, прежде чем переместиться… наверх. Ты был не готов сразу отправиться к свету. Сделка, которую я тебе предложил, избавила тебя от столь утомительного ожидания.

Кабина лифта замедляет ход, останавливается. Мелодичный звуковой сигнал свидетельствует о прибытии

на нужный этаж, словно они находятся в административном здании.

Двери раздвигаются, в кабину кто-то входит, но Данни не смотрит на вновь прибывшего. Теперь в его ощущениях нашлось место и ужасу, но он еще не стал доминирующей эмоцией.

Увидев, кто вошел в кабину, Тайфун яростно матерится, с нечеловеческой злобой, куда только подевалось столь свойственное ему обаяние. Он встает перед Данни, и в голосе слышится горечь и осуждение:

— Мы заключили сделку. Ты продал мне душу, мальчик, а я дал тебе даже больше, чем ты просил.

Силой воли, в этом человек Тайфуну не соперник, он заставляет Данни посмотреть на него.

Это лицо.

О, это лицо. Лицо, в котором слилась квинтэссенция десяти тысяч кошмаров. Лицо, которого человеческий разум не может даже представить себе. Будь Данни жив, он бы умер, взглянув на это лицо. Даже здесь душа его сжимается в комок.

— Ты хотел спасти Трумэна, просил о его спасении, и ты его спас, — напоминает ему Тайфун. Не голос — рычание, полное ненависти. — Ты сказал, ему нужен ангел-хранитель. Черный ангел — это ближе к истине. Ты просил о Трумэне, а я дал тебе его, да еще этого мальчишку и Янси в придачу. Ты такой же, как эти голливудские говнюки в баре отеля, такой же, как политик и его помощники, которых я заманил в западню в Сан-Франциско. Вы все думаете, что вам хватит ума разорвать заключенную со мной сделку, когда придет час выполнять ее условия, но в конце концов вам всем приходится платить по счету. Здесь сделки не разрываются!

— Уходи, — говорит вновь прибывший.

Данни решает не смотреть на говорящего. Если ему может открыться еще более жуткое зрелище, чем лицо Тайфуна, а он предполагает, что так и будет, он не желает смотреть на этот кошмар по собственной воле, только если его заставят, как заставил Тайфун.

Вновь прибывший повторяет, более настойчиво: «Уходи».

Тайфун выходит из кабины, Данни уже готов последовать за ним, навстречу тому, что заслужил, но двери сходятся, отсекая выход, и он остается наедине с вновь прибывшим. Кабина вновь начинает движение, и Данни весь дрожит, осознав, что в этой бездне могут быть даже более глубокие уровни в сравнение с тем, где обитает Тайфун. — Я понимаю, что сейчас происходит с тобой, — говорит вновь прибывший, дублируя слова Тайфуна, произнесенные чуть раньше, в Палаццо Роспо, когда они начали спуск в неведомые глубины. По одному слову «уходи» он не узнал ее голоса. Теперь узнает. Он знает, что это какой-то трюк, пытка, и не смотрит на нее. Она говорит: — Ты прав, выражение «угрызения совести» не может описать душевной боли, которую ты испытываешь, слез, которые столь болезненны для твоей души. Не могут и такие слова, как печаль, сожаление, горе. Но ты не прав, думая, что не знаешь этого слова, Данни. Ты однажды узнал его и все еще знаешь, хотя до сих пор не мог испытать это чувство.