— Товарищ Есенин, соседи уже спать ложатся, просют не шуметь… Уж вы, пожалуйста… потише. — Он показал взглядом на соседское купе.

Есенин засмеялся и нарочно громко сказал:

— Напились, наеблись и в постельку улеглись?! Хочешь выпить? Подсаживайся!

Проводник не заставил себя приглашать дважды, тут же подсел к столику.

— С вами — с превеликим удовольствием! — Он маханул рюмку, не морщась. Есенин налил вторую. И та улетела следом. — Хорошо! Спасибо!.. Добрая вы душа, Сергей Александрович. Сколько вы пацану денег-то огребли — страсть. У них нынче, наверное, пир горой.

— Пусть хоть разок досыта поедят! Не могу видеть сирот — слезы душат! Пей еще, если хочешь! — Есенин подвинул ему графин.

— Ну, разве еще одну… Как говорится, «бог любит троицу». — Проводник выпил еще рюмку и, отщипнув корочку хлеба, занюхал. — Я вот еще что! — зашептал он. — В вагоне большие начальники едут… охрана с ними, сами понимаете. Нас чекисты предупредили… чтобы поосторожнее… так что учтите, товарищ Есенин… Ну, пошел я, а то напарник хватится. Спасибо вам! — проводник утер ладонью губы и вышел из купе.

«Большие начальники… Большая сволочь едет со съезда, — зло подумал Есенин, глядя в сторону соседского купе, откуда слышался даже не храп, а какой-то звериный рык. — Устали они! Россию… власть над Россией делить устали… бляди!» — Он откинулся на подушку, закрыл глаза и задремал.

Сон второй

Приснился ему нехороший сон. Видения, одно тревожней другого, роились в голове, как в калейдоскопе.

Вот Берзинь, целуя его, приговаривает: «Родной мой, ты не понимаешь, во что ввязался. Погляди, какая грызня на съезде!..»

И уже Есенин сам в зале, среди орущих делегатов: «Да здравствует Сталин! Ста-а-а-алин!»

А на трибуну Троцкий выскочил, пенсне блестит, глаза дьявольские:

— Только террор, жесточайший, беспощадный террор! Партия будет с корнем выдирать всякое инакомыслие!.. — И уже не Троцкий это, а Вий гоголевский кричит: — Не вижу его! Подымите мне веки!

Бросились Каменев с Зиновьевым и подняли ему веки-пенсне.

— Вот он! — указал он пальцем на Есенина. — Жалкий вы человек. Националист. Да, мы перестроим ваши храмы божии в места отхожие! — Зааплодировал Каменев, а за ним и Зиновьев. — Я возьму вас под жесткий контроль, Есенин. Вы давно под контролем, и всегда будете у нас под контролем… Куда вы дели телеграмму, которую Каменев послал великому князю?..

— Врет он все! — верещит Каменев. — Никогда этого не было!

Гневно блеснуло пенсне Троцкого-Вия:

— Молчите, жопа! Если эта телеграмма попадет в руки Сталину, — показал он на Сталина, сидящего в президиуме с винтовкой наизготовку, — он уничтожит нас! Верните телеграмму, Есенин!

— Да пошел ты на ху-у-у-у… — прогудел Есенин, а голоса-то не слыхать.

— Глупо, ой, как глупо! Скажите ему, Анна Абрамовна, что он подписывает себе смертный приговор. Вас он послушает. Вы хитрая!

— Умоляю, Сереженька! Люблю тебя, потс! — обнажила свою грудь Берзинь, но это и не Берзинь вовсе, а Зинаида Райх, обнаженная, кричит ему:

— Костя — твой сын… Твой!

А на трибуне Ленин ходит и машет кадилом в зал, на членов президиума и на Есенина:

— Есенин из крестьян! — картавит он. — А русский мужик — это глупая и тупая скотина. Вас надо выжигать каленым железом, уничтожать как класс! — Он замахнулся на Есенина, но бросилась на защиту своего Серьеженьки Айседора Дункан в прозрачной тунике. Она заслонила его.

— Вы ко мне, товарищ Арманд? — плотоядно прищурился пролетарский вождь. — Я сейчас, Инессочка, только насчет Есенина распоряжусь…

— Я Каплан! — засмеялась Изадора. — «Кх! Кх! Кх!» — стреляет она пальцем в Ленина. Смеется счастливый Ильич:

— Да! Вот! Да! Вот!

Зазвучало танго-апаш. Миклашевская в белой фате взяла Есенина за руку:

— Пойдем, Сережа! Пойдем! — Они поднимаются выше, выше: все громче звучит страстная музыка. Толпа под ними беснуется:

— Бра-во! Бра-во! Е-се-нин! Е-се-нин!

— Ты кто, Гутя? — шепчет Есенин.

— Я твой ангел-хранитель, Сереженька! — И вот они уже летят над землей… легко и свободно, а Вий-Троцкий целит им вслед стеклянный взгляд свой, и никуда не уйти от его дьявольского глаза…

— Просыпайтесь, товарищ Есенин! Приехали! — постучал в дверь проводник.

Очнулся Есенин, помотал головой, прогоняя остатки кошмарного сна. Поднялся, достал чемодан, сложил вещи. Встал перед зеркалом, с силой потер ладонями лицо, пальцами причесал кудри. Дверь распахнулась, перед ним стоял Устинов:

— Ну, здравствуй, Сергей! С прибытием тебя!

— Здорово! — удивился Есенин. — Не ожидал, что ты встречать будешь! А Эрлих где? Я же телеграмму давал…

— Все знаю! — Устинов взял есенинские чемоданы и пошел к выходу.

— Я же просил его снять мне две-три комнаты… Куда же я? — спросил Сергей, когда они вышли из вагона.

— Ерунда, Сергей! Видимо, не смог… Ничего, я тебе в «Англетере» номер снял. Будешь рядом с нами. Мы там с Лизой проживаем.

— «Англетер» так «Англетер». Гостиница хорошая… Я там с Айседорой когда-то останавливался… в пятом номере…

Проходя по перрону, Есенин оглянулся, увидел вышедшего из соседнего вагона Блюмкина и замер.

— Ты чего? — спросил Устинов.

— Мне показалось… Блюмкин?.. Вон там!

— Показалось! Он сейчас где-нибудь в Индии… Пошли, пошли, вон извозчик свободный, — заторопил его Устинов.

Они погрузили чемоданы.

— Гостиница «Англетер», — сказал, усаживаясь, Устинов извозчику и обнял Есенина: — Рад, что ты приехал! Молодец! Прямо на Рождество… Отпразднуем твое прибытие!

Над озерной гладью показалась голова Хлысталова. Он вынырнул из воды и, отплевываясь, поплыл к берегу. Цепляясь за траву, вылез из воды и огляделся.

— Господи, что же это, а, как же это?.. Как же она съехала? — поглядел он на то место, где находилась его «волжанка». — И ровно тут, и до воды далеко. Не могла же она сама, ни с того ни с сего!

Хлысталов поглядел крутом, прислушался. Тихо, только храпит Велинов. «Кто же это? Утопить ведь хотели! — Он снял мокрую одежду и, отжав, развесил на кусты. — Неужели Леша?.. Утопил и лег спать!»

От холодной воды и от утренней сырости, а может, от мыслей, что полезли Хлысталову в голову, его затрясло. Он принялся раздувать тлеющий костер, подкладывая туда тоненькие веточки. Когда пламя занялось, подложил несколько полешков и вернулся на берег. Вода в том месте, где скрылась машина, была мутной, но все равно где-то в глубине виднелись ее очертания.

«А ведь чуть не утоп! — подумал он. — Слава богу, очнулся, когда машина уже покатилась под уклон. Да! Ощущение не из приятных».