Услышав свою фамилию, Сталин довольно улыбнулся в усы и продолжал:

— Особенно мне не понравилось его утверждение о том, что Ленин при каждом подходящем случае вколачивал мысль о неизбежности террора. Троцкий говорит о Ленине как о самом кровожадном из всех кровожадных большевиков. А сам в стороне! Это возмутительно!

— Иосиф Виссарионович, в Тифлисе Чеидзе показывал мне письмо Троцкого к нему. В письме он очень резко отзывался о Ленине, — вставил Чагин, уловив момент, когда Сталин раскуривал трубку.

— Вы не помните, что конкретно? — прищурился на него Сталин.

— Помню дословно: «Здание ленинизма построено на лжи и фальсификации и несет в себе ядовитое начало собственного разложения». Кроме того, в письме Троцкий назвал Ленина «профессиональным эксплуататором всякой отсталости в русском рабочем движении».

Сталин, улыбаясь, покачал головой.

— Вах! Какая память у вашего второго секретаря, Сергей Миронович! Я считаю, товарищ Чагин, вы должны выступить двадцать девятого на съезде! Я попрошу председательствующего дать вам слово. Процитируйте товарища Троцкого, пусть порадуется троцкистско-зиновьевская оппозиция и примкнувшая к этим политическим проституткам старая партийная блядь, Крупская! Пусть у нее совсем глаза вылезут из орбит. Ха-ха-ха! — засмеялся он своей остроте.

Киров с Чагиным тоже от души захохотали. Сталин отошел к столу, выбил пепел из погасшей трубки и неожиданно поинтересовался:

— Сергей Миронович, как там Есенин на Кавказе? Вы встречались с ним?

— Да, Иосиф Виссарионович. Мы взяли над ним шефство.

— По части выпивки? — добродушно улыбнулся Сталин.

— И по этой части тоже… Сергей Александрович много и плодотворно работал. «Баллада о двадцати шести» просто на голову выше поэмы Маяковского!.. Много лирических стихов… Да вот Петр Иванович знает больше! Он чаще опекал Есенина…

— Да, Иосиф Виссарионович! — подтвердил Чагин. — Есенин выздоровел! Кавказское гостеприимство пошло ему на пользу… Жаль, он уехал. В Москву вызвали. Готовится к изданию полное собрание его стихов. Ему ведь недавно тридцать исполнилось!

Сталин недовольно поморщился.

— Почему раньше не поставили в известность, товарищ Чагин? Такому поэту надо было… всенародный юбилей устроить! Может, еще не поздно? Вы продумайте этот вопрос. Он где сейчас? В Москве?

— По моим сведениям, спешно уехал в Ленинград…

— В чем причина спешки? Дзержинский напугал?

— Скорее всего, от молодой жены, Иосиф Виссарионович, — засмеялся Чагин. — Он ведь женился на внучке Толстого…

— Льва Толстого?

— Да. Софья Андреевна Толстая…

Сталин тоже улыбнулся.

— Ну, если внучка красотой в деда пошла… я бы тоже сбежал. Согласитесь, друзья, каждый день глядеться в «зеркало русской революции»… Вах!.. Ну что ж, продолжите шефство над Есениным в Ленинграде!

Киров с Чагиным переглянулись.

— Каким образом, Иосиф Виссарионович?

— Сергей Миронович, есть решение ЦК. Мы посылаем вас в Ленинград первым секретарем губкома партии вместо Зиновьева. А вас, товарищ Чагин, — редактором «Ленинградской правды».

Киров от неожиданности встал. Поднялся и Чагин.

— Поздравляю вас, товарищи! — хитро улыбнулся Сталин.

— Иосиф Виссарионович, а как же оппозиция? Съезд? В регламенте заявлен еще отчетный доклад Каменева? — недоумевал Киров, преданно глядя на Сталина.

— А мы просто снимем его доклад… и все! Все! Демократия большинства! Мы не можем позволить, чтобы бой с оппозицией принял неуправляемый характер! Сразу после съезда, на закрытом пленуме ЦК, и Зиновьев… и Каменев… не будут избраны в ЦК нашей партии… Я так думаю…

Но оппозиция тоже не дремала. Собравшись на квартире Каменева, Троцкий с Зиновьевым грызлись, как пауки в банке.

— Я сам, слышите, сам просил освободить меня от обязанностей председателя Реввоенсовета.

— Вы капитулировали, Лев Давидович! — бросил ему в лицо Зиновьев.

— А что, мне надо было дожидаться, когда дадут пинка под жопу? А вы сами! Вы двое! — ткнул он пальцем в Каменева с Зиновьевым. — Требовали на январском пленуме моего исключения из партии… И теперь я никто… Сталин даже лишил меня моего законного места в истории Октябрьского переворота… как будто не я создал и руководил петроградским военно-революционным комитетом! А вы! Вы аплодировали, Григорий Евсеевич! — брызгал слюной Троцкий.

— А как нам было реагировать, — взъярился Зиновьев, — если вы в своих «Уроках Октября» обосрали нас с Каменевым?.. Забыли? Я напомню: «Накануне Октябрьского переворота Зиновьев и Каменев были против восстания и растрепали об этом в эсеровской газете». А? Чьи это слова?

— Григорий Евсеич, успокойтесь! Так мы черт-те до чего договоримся. Все мы хороши! Не об этом сейчас надо думать, — укоризненно сказал Каменев.

Но Троцкий не унимался.

— Григорий Евсеич, ответьте прямо! Моя статья, о которой вы сейчас сказали, — это была моя роковая ошибка? Вы так считаете?

— Боже ж мой, Лев Давидович, это борьба за власть, и в этой борьбе оправданы любые средства. Теперь я вижу, ваш разгром значительно ослабил наши позиции, — с досадой ответил Зиновьев.

— Прекратите сейчас же, товарищи! — стукнул ладонью по столу Каменев. — Поймите, от нашей междоусобицы выиграет только Сталин! Надо прекратить взаимные обвинения, объединиться против альянса Сталина с Бухариным и двадцать восьмого — двадцать девятого дать бой на съезде! Что вы скажете, Лев Давидович?

— Боюсь, что мы опоздали, Лев Борисович, — задумчиво ответил Троцкий. — Что бы вы ни говорили в своих выступлениях, ни вы, ни Григорий Евсеевич не слышите или не хотите слышать голоса делегатов! А в зале их большинство! И они орут: «Ста-лин! Да здравствует Сталин!..» Я думаю, если растущий антисемитизм ЦК — подчеркиваю: антисемитизм ЦК — захлестнет делегатов съезда, никакой Коминтерн вам не поможет. Сталин спокойно разделается и с Зиновьевым, и с Каменевым… Со мной он уже разделался, — горько добавил Троцкий, — с вашей помощью.

Постучав, вошла жена Каменева.

— Левушка… там к Григорию Евсеевичу по срочному делу…

Зиновьев вышел в прихожую.

Троцкий поднялся и обнял Каменеву.

— Здравствуй, сестра! Как здоровье, как дети?..

— Все хорошо… Ты как, Левушка?.. Родной, не бери в голову… Все обойдется… Ну, я не буду мешать… Еще чаю принести?

— Покрепче, если можно…

Каменева кивнула и вышла.

И тут же влетел побледневший Зиновьев.

— Что с тобой? На тебе лица нет, — спросил, пятясь, Каменев.

— Этого не хватало… Черт! Черт! Черт! Надо же! В такой момент! — Губы его тряслись, глаза были полны ужаса.