Мисс Кольби расцвела от удовольствия — не из-за сэндвича с сыром, который я ей предложил, но потому, что я предпочел поужинать в ее обществе.

— Лазар тоже поступал так иногда, — сказала она, и грустная тень воспоминания о тех минутах прошла по ее тонко очерченному лицу. — Когда он видел, что из-за множества дел я остаюсь в офисе, отказываясь идти со всеми в кафетерий, он присоединялся ко мне, а потом спускался и приносил какую-нибудь еду. Кто привык заботиться об одной женщине, обязательно станет заботиться и о другой тоже.

Я добродушно рассмеялся при мысли о жизнерадостном и энергичном директоре, который, лежа в могиле, мучается от невозможности помочь кому-либо.

— Обо мне он заботился тоже, — отозвался я. — Во время полета из Рима в Нью-Дели я проспал свой ужин, а когда проснулся, обнаружил на столике передо мною сэндвич и плитку шоколада.

Секретарша Лазара печально опустила голову. Грусть по ушедшему из жизни Лазару периодически охватывала ее, особенно в связи с изменением ее собственного положения в офисе, начало которому с позавчерашнего утра положило появление новой секретарши. Дама эта приглашена была на работу в больнице по чьей-то рекомендации; имя Лазара ничего ей не говорило. Она внимательно прислушивалась к каждому слову, произносимому мисс Кольби в разговоре со мной, и время от времени насмешливая улыбка пробегала по ее лицу. Заметив, что секретарша Лазара не обращает на нее никакого внимания и не собирается нас представить друг другу, она, дождавшись перерыва в нашей беседе, подошла к нам сама и, представившись, осведомилась о моей фамилии, которую, я был уверен, она уже никогда не забудет, а навеки занесет в файлы своей памяти, как это принято у честолюбивых секретарш. Затем она предложила сварить мне кофе или приготовить чай, на что мисс Кольби ответила решительным отказом и повела меня в кабинет Лазара, чтобы подчеркнуть мою принадлежность к избранному кругу предыдущих друзей директора, избежав при этом назойливого любопытства этой женщины, которая, судя по всему, намеревалась не только быть ей помощницей, но и просто занять место мисс Кольби.

Войдя в большую комнату, я сразу обратил внимание, что диван, отсутствовавший накануне, вернулся на свое место, по-видимому, после небольшой починки или частичной полировки. Сухая прежде земля у растений была обильно полита. На столе высилась новая гора папок, дожидавшаяся внимания нового директора, признаки приближающегося появлении которого были заметны повсюду.

— Знаете ли вы, кто это должен быть? — спросил я мисс Кольби, ставившую электрический чайник.

— Нет, — и она пожала плечами. — Не имею ни малейшего представления. Я даже не знаю, решили ли они этот вопрос вообще. Но мой нюх подсказывает мне — он где-то рядом.

Внезапно я ощутил приступ зависти, как если бы человек, который займет место Лазара в управлении больницей, заменит не только его, но и меня, поскольку я не только хотел, но и мог бы решить все те вопросы, что сейчас были скрыты в этих папках, одну из которых я даже взял в руки и стал листать при явном недовольстве мисс Кольби, которая, впрочем, промолчала.

— А чем административный директор на самом деле занимается все свое время? — спросил я, увидев, что файл, который я держал в руках был персональной анкетой с фотографией молодой женщины, прикрепленной к листу. — Проблемами персонала?

— Не только, — ответила она. — Но им Лазар уделял основное внимание. Ему это очень нравилось. Да, соглашусь — он испытывал удовлетворение, незаметно контролируя жизнь людей.

Я взял чашку кофе, которую она предложила мне, и с глубоким вздохом опустился на диван, преодолевая смертельную усталость после того, как шесть часов отстоял на ногах во время операции в дополнение к бессонной ночи, которую я провел у Лазаров.

Но секретарша была настолько предана семье Лазаров, что вовсе не была поражена, услышав, что я провел там всю ночь. Единственное, чего она была не в состоянии понять, это почему я не удосужился поспать.

— Это уже слишком, — упрекнула она меня в качестве человека, который сам уже приобрел опыт ночных бдений, призванных скрасить одиночество миссис Лазар. — Для нее вполне достаточно знать, что в квартире есть еще кто-то кроме нее, и вы вполне могли устроиться на диване в гостиной.

Она уселась в кресло рядом со мной, скрестив невероятно тонкие ноги, и говорила со мною так, словно я известил ее о своем желании провести там не только эту, ближайшую ночь, но и все остальные. Волна удовольствия переполнила меня вместе с желанием признаться в том, что случилось на самом деле. Почему Микаэла имела право воспринимать все произошедшее в ее индийской версии, а я должен хранить молчание? И женщина, сидевшая рядом со мной была в эту минуту не просто секретарша, а закадычный друг Лазаров. В глубине души она не могла не понимать, кто на самом деле сидит рядом с нею, ибо, когда она увидела, как я зеваю, вжавшись в диван, она внезапно предложила мне снять обувь и хоть ненадолго прикорнуть на диване, перед следующей операцией, пусть даже всего на полчаса.

— Иногда мне приходилось устраивать дела так, чтобы Лазар мог передохнуть между двумя мероприятиями без того, чтобы кто-то это заметил. Вы тоже заслужили отдых, разве не так? — тепло сказала она.

И пока я колебался, принять или нет это заманчивое предложение, она задернула шторы, погрузив комнату в полумрак и отключила батарею телефонов, после чего покинула комнату, произнеся:

— Даже пятнадцати минут будет достаточно, чтобы возместить бессонницу прошлой ночи. — Перед тем как закрыть за собою дверь, она успела еще достать из нижнего ящика тонкое одеяло и накрыть меня. Уже в дверях она обернулась. — Я попробую разобраться, что происходит и куда подевалась наша миссис Лазар.

Бесспорно, отметил я про себя с мрачным удовлетворением, что внезапная смерть Лазара что-то перевернула в голове этой всегда сдержанной и утонченной женщины, если она могла внезапно предложить мне расположиться на его диване. Мысль о том, чтобы попытаться уснуть, выглядела совершенно невозможной, заманчивой и опьяняющей, но ведь то же можно было бы сказать о прошедшей ночи. Закрыв глаза, я, как улитка в раковину, углубился в свои мысли, закутавшись в одеяло Лазара, которое было слишком тонким, чтобы под ним можно было согреться, но можно было вполне реально, а не символически, отгородиться от внешнего мира.

В тишине кабинета я внезапно осознал, что за окном стучит дождь, и это постепенно стало угнетать меня, как если бы дождь тоже присоединился к общей враждебности — той, что нашла выражение в отъезде Микаэлы в Индию, едва она узнала о моей любви. Но если в добавление к тому, что я занял место Лазара рядом с женщиной, которая была всего несколькими годами моложе моей матери, я получил бы возможность занять еще и его кресло, которое вырисовывалось позади стола, и возглавить больничную администрацию вместо него, о, тогда, я думаю, враждебность значительно уменьшилась бы. А собственно, почему бы нет? Пусть я был всего лишь молодым врачом, но я ощущал в себе способность к принятию решений и силу в их отстаивании. С моим медицинским образованием, чувствовал я, мне под силу поднять качество подобных решений, таких, что принимались в этом кабинете.