– Сейчас у меня с собой нет того, что следует передать, но завтра вечером я принесу вам домой. Помните, что это должно держаться в тайне.

– Естественно, мы никому не скажем.

– Я не знаю, верить этому или нет, но говорят, что повсюду проникли агенты Хэйкэ, которые подслушивают и подглядывают.

– Но вы же не просите нас ни о чем таком, что было бы трудно сделать, ведь так?

– Ни в коем случае. Просто передайте в руки моей госпоже совсем маленький пакетик. Только чтобы он не попал в руки Хэйкэ, а то у нее может случиться беда. Это должно держаться в полнейшей тайне. Завтра вечером я приду на Улицу торговцев волами, – закончил Конно-мару и ушел вниз по тропинке.

Он сдержал слово и на следующий вечер появился в доме Асатори. Еще раз предупредив о тайне, он оставил небольшой запечатанный пакет и удалился.

– Как ты полагаешь, что в нем? – с беспокойством спросил Асатори.

– Просто письмо, я уверена, – заверила Ёмоги, вся в предвкушении предстоящего визита. – И не одно, а несколько. Как ты думаешь, когда ты сможешь пойти со мной?

– В любой день. Но ты не боишься, что люди нас в чем-нибудь заподозрят?

– Почему?

– Люди все еще помнят, что госпожа Токива имела когда-то связи с домом Гэндзи, и если мы пойдем…

– В конце концов, я была всего лишь служанкой и не понимаю, почему люди должны меня в чем-то подозревать. Кроме того, ты до сих пор не отдал ей дань уважения, и теперь, когда мы женаты, пора это сделать. Разве ты со мной не согласен?

Несколько дней спустя Асатори облачился в чистую одежду, а Ёмоги надела свой лучший праздничный наряд, и они отправились в особняк на Первой улице, где теперь жила Токива.

Ей уже было под сорок. От брака с пожилым придворным дома Фудзивара у нее был ребенок, но из-за слабого здоровья она затворницей жила одна в отдаленном крыле большого запущенного особняка. К ней приходило мало посетителей, и ее одиночество прерывалось в основном монахами, которые совершали для нее определенные обряды по буддистским праздникам.

Лишь Конно-мару регулярно и тайно посещал ее, принося новости о ее троих сыновьях. И когда бы он ни приходил, со страстью говорил о будущем:

– Триумф дома Хэйкэ не будет продолжаться вечно. Они опьянены властью и не могут понять того, что наступит день, когда Гэндзи возьмут реванш. Ёритомо в Исэ уже стал мужчиной, а ваш младший сын Усивака на горе Курама тоже скоро будет взрослым.

Токива, которая слишком хорошо знала, что такое ужасы войны, вздрагивала всякий раз, когда Конно-мару говорил в таком духе. Она не могла поверить в то, что несколько оставшихся в живых Гэндзи смогут когда-нибудь занять место Хэйкэ, и она снова и снова с мольбой обращалась к Конно-мару:

– Не надо втягивать моих сыновей в эту ужасную пропасть. Никогда не говорите им подобные вещи.

Она особенно томилась по Усиваке. Ему исполнилось пятнадцать лет, он был отважен и упрям и, как она слышала, являлся единственным из ее трех сыновей, который настаивал, чтобы Конно-мару устроил ему встречу с матерью. Усивака даже пригрозил, что пойдет к ней один. И Токива, вопреки разуму, была полна искушения согласиться на его приход, когда Конно-мару сказал:

– Моя госпожа, я прошу вас дойти до той чащи, которая тянется вдоль верхней части реки, где он сможет увидеть вас издали.

Но она знала, какому риску подвергнет себя Усивака, и была уверена в том, что, однажды получив свободу, он никогда больше не согласится вернуться в монастырь. В конце концов, чтобы не искушать себя и судьбу, Токива отказалась от встреч с Конно-мару и со служанкой отправила ему записку о том, что она больна.

Все двери и окна в комнате Токивы были закрыты, за исключением тех, которые выходили во внутренний дворик. Она погрузилась в свою каждодневную работу по переписыванию сутр, когда появилась служанка и сообщила, что к ней пришли два посетителя. Удивление Токивы обернулось радостью, когда она узнала, кто ее гости. Токива поспешно оттолкнула в сторону столик для письма и приготовилась принять их.

Ёмоги забыла свои тщательно отрепетированные приветствия и расплакалась, увидев бывшую хозяйку.

– Как хорошо, что ты пришла, Ёмоги! – сказала Токива. – Прошло так много лет с тех пор, как мы в последний раз видели друг друга. Как же ты изменилась!

И пока две женщины приветствовали друг друга, Асатори рассматривал внешний вид Токивы наметанным взглядом лекаря. Он не увидел в ней ничего болезненного. Тем временем разговор перешел на Конно-мару, и об Асатори забыли, пока Ёмоги вдруг не вспомнила о словах бывшего слуги Ёситомо.

– Конно-мару говорил нам, что вы больны, но, к счастью, сегодня пришел мой муж, он – лекарь. Это – Асатори, – сказался Ёмоги, наконец представляя мужа. С огромной гордостью она объяснила, что Асатори был когда-то придворным музыкантом, который отказался от этой профессии, чтобы изучать медицину.

Лекарь сел напротив своей разговорчивой жены и слушал, время от времени в знак согласия кивая. Тогда Токива с мягкой улыбкой обратилась к нему:

– Извините, что вам пришлось так обо мне беспокоиться. Сказать правду, я совсем не больна. Я сослалась на нездоровье, чтобы не встречаться с Усивакой. Ведь если Усивака сбежит с горы Курама и объявится здесь, я знаю, что ему придет конец.

Когда она говорила, по ее щекам прокатились несколько слезинок. Ёмоги достала небольшой пакет и положила его перед Токивой.

– Это, моя госпожа, вам просил передать Конно-мару.

Токива жадно посмотрела на этот пакет. Потом быстро его вскрыла. Она чувствовала, что он мог быть только от Усиваки. Усиваки, о котором она не слышала ничего, кроме рассказов о его плохом поведении. Он был неистов, непослушен, наводил ужас на все монастыри на горе Курама, его ненавидели все монахи. Настоятель наконец умыл руки и отправил мальчишку к другому настоятелю, который тоже счел его неисправимым. Донесения о поведении Усиваки, которые доходили до Киёмори, становились настолько тревожными, что из Рокухары в конце концов прибыл офицер, чтобы разобраться в таком плачевном положении дел. А последнее, что слышала Токива, – власти удвоили бдительность в отношении Усиваки.

Через год, размышляла Токива, ему будет шестнадцать, он станет достаточно взрослым, чтобы принять посвящение в духовный сан, и будет скорбеть о смерти отца и о несчастной участи матери. И она молилась единственно о том, чтобы он перестал бунтовать против плена, покорился судьбе и прожил в мире остаток своей жизни.

Из пакета Токива вынула яркий рукав – рукав от одежды псаломщика, в который было завернуто письмо. В нем говорилось:

«Моя матушка,

Вы уже поправились? После того как Конно-мару сказал мне, что вы больны, вы мне снитесь каждую ночь. С вершины этой горы я вижу огни столицы и смотрю в направлении вашего дома, молясь за то, чтобы вы скорее поправились.