– Отлично, – с горечью сказал Фабр. – Сменим тему. Желаете знать, что в сегодняшней газете говорит о вашем возвышении министр Кондорсе?

– Надеюсь, вы не намерены каждое утро потчевать нас домыслами бриссотинцев? – спросила Люсиль. – А впрочем, читайте.

Фабр развернул газету:

– «Первый министр должен пользоваться доверием агитаторов, коим мы обязаны недавним свержением монархии. Он должен обладать достаточным авторитетом, чтобы контролировать эти полезные, блестящие и наиболее презираемые орудия революции». Это мы с вами, Камиль. «Также он должен обладать красноречием, волей, характером, которые не унизят ни пост, который он занимает, ни тех депутатов Национального собрания, которым придется иметь с ним дело. Всеми этими качествами обладает только Дантон. Я голосовал за него и не раскаиваюсь в своем выборе». – Фабр наклонился к Габриэль. – Впечатляет, не правда ли?

– В середине чувствуется неприязнь, – заметил Камиль.

– Снисходительность. – Люсиль потянулась за газетой. – «Придется иметь с ним дело». Как будто вас посадят в клетку, а они будут тыкать в вас палками сквозь прутья. И стучать зубами от страха.

– Можно подумать, – сказал Камиль, – кого-то волнует, раскаивается ли Кондорсе в своем выборе. Можно подумать, у него был выбор. Как будто мнение бриссотинца что-то значит.

– Оно будет иметь значение на выборах в Национальный конвент, – заметил Дантон.

– Мне понравилось замечание о вашем характере, – сказал Фабр. – Видел бы он, как вы тащили Мандата по мэрии.

– Чем меньше об этом упоминается, тем лучше, – сказал Дантон.

– Почему? Это один из ваших великих моментов, Жорж-Жак.

Камиль разложил письма по стопкам:

– Из Гиза ничего.

– Возможно, новый адрес внушает им благоговейный страх.

– Думаю, они мне просто не поверили. Сочли это очередной моей искусной ложью.

– Они не читают газет?

– Читают, но, прости, Господи, не хватало еще им верить! Особенно с тех пор, как там начали публиковать мои статьи. Отец уверен, что я закончу на виселице.

– Может, и так, – шутливо отозвался Дантон.

– А вот это вам понравится. Письмо от моего дорогого кузена Фукье-Тенвиля. – Камиль разглядывал превосходный почерк родственника. – Юлит, подхалимствует, унижается, «дражайший, бесценный Камиль», юлит, юлит, юлит… «выборы министров-патриотов… мне известна их репутация, но едва ли моя репутация известна им…».

– Мне, например, она известна, – сказал Дантон. – Полезный малый. Делает, как велят.

– «Льщу себя надеждой, что вы замолвите словечко перед министром юстиции и найдете для меня подходящую должность… как вам известно, я не слишком богат и вынужден содержать большую семью…» Так-то. – Он бросил письмо перед Дантоном. – Ходатайствую за моего покорного слугу Антуана Фукье-Тенвиля. В семье его считают превосходным адвокатом. Возьмите его на службу, если пожелаете.

Дантон поднял письмо и рассмеялся:

– Какое подобострастие, Камиль! Только подумайте, три года назад он не ответил бы вам, который час!

– Вы правы. До падения Бастилии он знать меня не желал.

– Тем не менее, – заметил Дантон, читая письмо, – ваш кузен может сгодиться для трибунала, который мы учреждаем для устранения проигравших. Я подыщу ему местечко.

– А это что? – спросила Люсиль, показав на другую стопку.

– Эти льстивые. – Камиль махнул рукой. – Эти непристойные. – Он задержал взгляд на своей ладони – она казалась почти прозрачной. – А знаете, мне случалось передавать Мирабо такие письма. Он держал их в особой папке.

– Можно взглянуть? – спросил Фабр.

– После, – сказал Дантон. – Интересно, Робеспьер такие получает?

– Иногда. Морис Дюпле их отсеивает. Разумеется, его семейство – отличная мишень, есть где разыграться воображению. Дочери, двое молодых людей. Морис очень сердится. Кажется, часто пишут обо мне. Дюпле жалуется. Как будто я в силах на это повлиять.

– Робеспьеру следует жениться, – заметил Фабр.

– Не очень-то такое помогает. – Дантон с наигранным обожанием повернулся к жене. – Чем займешься сегодня, любовь моя?

Габриэль не ответила.

– Твое жизнелюбие безгранично, не так ли?

– Я скучаю по дому, – сказала Габриэль, глядя в скатерть. Ей не нравилось, что ее жизнь проходит на публике.

– Почему бы тебе не потратить немного денег? – предложил муж. – Отвлекись, сходи к портному или куда-нибудь еще.

– Я на четвертом месяце. Платья меня не волнуют.

– Не мучай ее, Жорж-Жак, – мягко сказала Люсиль.

Габриэль вздернула подбородок и одарила ее гневным взглядом.

– Я не нуждаюсь в твоей защите, мелкая шлюшка. – Она встала из-за стола. – Прошу прощения.

Все смотрели, как она выходит из столовой.

– Не обращай внимания, Лолотта, – сказал Дантон. – Она не в себе.

– У Габриэль темперамент сочинителей этих писем, – заметил Фабр. – Она видит все в мрачном свете.

Дантон придвинул письма Фабру:

– Удовлетворите ваше любопытство. Только унесите письма отсюда.

Отвесив Люсиль экстравагантный поклон, Фабр проворно покинул столовую.

– Ему не понравится, – сказал Дантон. – Даже для Фабра это слишком.

– Максу шлют брачные предложения, – неожиданно объявил Камиль. – По два-три в неделю. Он держит их в спальне, перевязанные ленточкой. Вы же знаете, он ничего не выбрасывает.

– Очередная ваша фантазия, – заметил Дантон.

– Нет, это правда! Он хранит их под матрацем.

– А вы откуда знаете? – подозрительно спросил Дантон.

Все расхохотались.

– Никому ни слова, – сказал Камиль, – иначе Макс поймет, что это пошло от меня.

В дверях возникла мрачная и напряженная Габриэль.

– Если вы закончили, я хотела бы срочно переговорить с мужем. Вы его отпустите?

Дантон встал.

– Сегодня можете считать министром юстиции себя, – сказал он Камилю, – пока я не разберусь с тем, что Габриэль именует «внешними сношениями». Иду, любовь моя, чего ты хочешь?

– Черт, – выругалась Люсиль, когда они вышли. – Шлюшка? Я?

– Она не хотела тебя обидеть. Она очень несчастна, очень растеряна.

– Можем ли мы ей помочь?

– Что ты предлагаешь?

Их руки соприкоснулись. Оба были намерены продолжать эту игру.

Союзники ступили на землю Франции.

– Парижу ничто не угрожает, – уверял Дантон Национальное собрание. – Настолько, что я перевез в свои комнаты на площади Пик малолетних сыновей и престарелую мать.