Я прошел сквозь запущенный сад, спустился по откосу. Здесь, на кромке твердой земли между заросшим склоном и болотом, я и увидел девочку.

Теперь, летом, она была в зеленых резиновых сапожках на загорелых, с белыми царапинами, ногах. И в платьице с рисунком из мелких разноцветных листьев. Но все в той же беличьей шапке с ушами до пояса.

Она стояла против меня и смотрела знакомо так. Будто расстались только вчера. Я застеснялся и вместо «здравствуй» пробормотал:

— Чё ты в шапке-то? Лето ведь…

Девочка слегка удивилась:

— А как бы ты иначе узнал меня? — (Получилось: «А ка-ак бы…»)

Скажет тоже — как ! По глазам, конечно! Глаза были те самые .

Но я не посмел объяснить ей это, застеснялся. А она склонила к плечу голову и предложила:

— Пойдем…

Я не стал спрашивать — куда. Была во мне спокойная радость. Девочка сняла шапку (открылись рыжеватые локоны) и зашагала впереди, вдоль откоса, оглядываясь чуть лукаво. Потом вдруг ойкнула, поджала ногу.

— Что с тобой? — испугался я (и почему-то вспомнил дырку на зимнем чулке).

— Кажется, кто-то прыгнул мне в сапог…

— Ну-ка! — Я тут же сел, сдернул сапожок с ее согнутой ноги. Девочка ухватилась за мое плечо и забавно взвизгнула. Потому что из резинового голенища длинным скачком вылетел крохотный лягушонок. Блестящий, салатного цвета. Приземлился в двух метрах перед нами и глянул черными глазами-пузырьками. Словно ждал чего-то.

— Хорошо, что я его не раздавила!

Я согласился, что это очень хорошо. И хотел шагнуть, но девочка теплыми пальцами взяла меня за руку.

— Не будем его пугать. Давай спрячемся.

И мы быстро легли рядышком в невысокую, росшую у тропинки траву.

Впрочем, тропинки сразу не стало. Болота и откосов не стало тоже. Я понял, что мы теперь на опоясанном рукавами лога острове, где я когда-то показывал друзьям свой горизонт.

Этот горизонт окружал нас и теперь. А лягушонок сидел в метре от меня и девочки — будто специально выбрал глинистую проплешинку среди травинок.

Мое ухо пощекотал теплый девочкин шепоток:

— Ты как думаешь, за сколько скачков он допрыгает до горизонта?

— Не знаю…

— И я не знаю…

Лягушонок помог нам решить задачку. Прыгнул раз, второй, третий… Потом еще два раза, то есть всего пять. А шестым скачком он отправил себя за горизонт…

Я зажмурился, вцепился в травинки, понимая, что сон (или не сон?) стремительно уходит от меня. И подумал, что опять не успел спросить: как ее зовут?..

Ну, вот теперь все. Я «достукиваю» клавишами последние строчки. Выпрямляю спину, смотрю выше монитора. Над столом картина со старым городом и белой Спасской церковью. Ниже картины — фотографии. На одном снимке — я неполных десяти лет. С белобрысой короткой челкой, в мятой тенниске, в широких (первых в жизни) длинных брюках из той самой «почти мешковины». Рядом на табурете мой братишка Лёка в тюбетейке, ему год и три месяца. За нами — плывущий по реке колесный пароход с неразборчивым названием. Не настоящий, а декорация. Но хотя и нарисованное, а все равно лето. Тем более, что за дверью фотомастерской — лето настоящее. И хорошо нам там, в июле сорок восьмого года двадцатого века…

Надо возвращаться оттуда в двадцать первый век, а что-то не хочется, холодно. Середина января две тысячи шестого… Стрелки обоих барометров — столетнего и современного — хотя и с расхождением, но небольшим — показывают на начало слова «дождь». Низкое давление. В прежние времена, если дело было зимой, это обещало мягкую снежную погоду. А сейчас за окном минус тридцать шесть (это на фоне постоянных разговоров о всеобщем потеплении климата!). Что-то не то нынче в земной атмосфере… Но барометры не виноваты! Их дело — фиксировать деления ртутного столба, а не человеческие глупости, разрушающие природу.

Вот собрать бы миллион анероидов и разом перевести стрелки еще левее, куда-нибудь на число 710! Может быть, тогда родится над нашими местами циклон, который ураганным, но теплым ветром изгонит лютые холода?

А еще лучше — собрать миллион механизмов от часов-ходиков и с их помощью раскрутить назад время. Спросите — зачем? Ну… так. По крайней мере, я узнал бы имя девочки с янтарными глазами…

Я долго колебался: включать ли в Собрание сочинений эти путевые записки. Но, посоветовавшись с друзьями, все же решил: включу. Книжка — коллективная, но все же на одну треть — моя (к тому же я еще и редактором был). Только я убрал из текста включенные туда рассказы моих соавторов и очерки С. С.Крапивина. Не потому, что они чем-то портят вещь, а потому, что уже опубликованы в других местах, под именами своих единственных авторов и неловко использовать их сейчас, вставляя в книжку под своим именем.

Без этих вставных произведений «Трое в «копейке» стали, конечно, легковеснее (во всех отношениях), но в то же время обрели дополнительную динамичность — будто наша машина мчится без остановки. По сути дела, почти так оно и было...

Чтобы вернуться, надо уехать. Эта простая формула когда-то приходит на ум каждому, заставляя вспомнить пушкинское: «им овладело беспокойство, охота к перемене мест...», побуждая собираться в путь, разрывая оковы домашнего уюта, привычного ритма жизни, вызывая недоумение, а то и просто непонимание близких родственников: куда, зачем, почему?

Не скроем, эти вопросы не раз слышали и мы — участники автопробега «БЕЛУР» (то есть «Белоруссия — Урал»), который затеяли в конце мая первого года второго тысячелетия от Рождества Христова (именно так вели счет времени все известные нам путешественники, на которых совсем не зазорно равняться). Справедливости ради заметим, что удовлетворить вполне законное в этом случае любопытство родных и знакомых было делом нелегким хотя бы потому, что мы сами не могли сформулировать коллективный ответ на все эти «зачем» и «почему». Нет, пожалуй, такого однозначного толкования и теперь, когда все уже позади, и все же стоит попытаться ответить, для чего человек пускается в непростое путешествие, или «вояж», как говорили наши славные предки, какая нелегкая сорвала с места нас самих, заставив пережить много всего: и веселого, и не очень...

После недолгого обсуждения, или дискуссии (как вам больше нравится), мы решили предать гласности наш бортовой журнал, который с точностью до минуты зафиксировал наше пребывание во временных и пространственных координатах (в обычном измерении) и отразил, пусть и фрагментарно (в беседах, которые мы вели, и лирических отступлениях, на которые побуждала нас окружающая природа и приступы вдохновения), куда уносили нас наши мысли, чувства, память, не подчиняющиеся этим и другим координатам, но так или иначе связанные с ними.