еврейско-большевистского ига, как они мне об этом говорили. Второе, не менее важное, что руководило мной, – это желание легкой наживы и материально обеспеченной жизни с морем вина и женщин несмотря на то, какими бы путями оно мне ни доставалось. Третье – это мое желание не быть последним во всяких делах. Я люблю быть хотя бы небольшим начальником, люблю выслужиться и быть на голову выше тех людей, которые меня окружают. Я люблю тщеславие. Вот три фактора, руководствуясь которыми я был участником освобождения родного мне города Даугавпилса от жидов. Исходя из этих соображений, я не эвакуировался в тылы Советского Союза при отходе частей Красной Армии, хотя имел полную возможность.

<…> Участвуя в расстрелах в качестве старшего могильщика, известно следующее: после приготовления могилы Савицкий распорядился отвести нас, рабочих, в сторону на расстояние 200 метров от могилы, указал не производить никакого шума и не расходиться.

<…> Услышал шум толпы, гонимой и сопровождаемой полицейским конвоем. Толпа состояла из мужчин, женщин и подростков примерно 14—16-летнего возраста. Это были граждане, евреи по национальности, что я заключил из разговоров среди самой толпы. Гонимая толпа вела себя спокойно, видимо, не зная, что их ожидает и куда они приведены. Толпа была остановлена за 200–300 метров от приготовленной нами могилы и посажена на землю. Полицейские встали сплошной стеной на протяжении от могилы до места нахождения толпы, правда, в одну шеренгу, а около самой могилы находилась специальная группа полицейских палачей, производящая непосредственно расстрел обреченных граждан. Обреченных выводили по одному человеку из толпы, делали полное тщательное ограбление ценностей и документов, раздевая до нижнего белья, сваливая отобранное в одну общую кучу. Женщин также грабили и раздевали, снимали с рук кольца, золотые серьги с ушей, после чего обреченного передавали по цепи полицейских, которые передавали обреченного один другому, сопровождая до группы палачей. Последние после подбора группы в 10–12 человек ставили их на колени лицом к приготовленной могиле и хладнокровно стреляли в затылок из винтовки. После расстрела первой группы людей толпа заметно заволновалась, были слышны истерические крики женщин, плач подростков. Полицейским, занимающимся передачей по цепи людей, пришлось употреблять физическую силу для подвода людей к могиле. Никакие мольбы о пощаде, сохранении жизни озверевшими участниками расстрела не принимались. Тут же в качестве посторонних зрителей присутствовали высшие офицеры немецкой армии[1505].

Состав высших офицеров немецкой армии, как зрителей кровавой расправы, менялся. Используя свое служебное положение, как помощник старшего полицейского Савицкого, и побуждаемый личной выгодой что-либо приобрести для себя из вещей расстрелянных граждан, я беспрепятственно присутствовал около раздевающей группы полицейских. Как и в прошлый раз, из группы толпы обреченных выводили по одному человеку, тщательно обыскивали, отбирали все ценное и направляли к могиле. Особенным цинизмом относились к женщинам, представляющим половой задор. Их ощупывали, рассматривали строение их тела, допускали насмешки и издевательства над женщиной, после всего передавали сопровождающим полицейским. Сам я лично в раздевании не участвовал. Помню такой факт, происходивший при раздевании граждан. Одна женщина с двумя девочками-подростками 16-летнего возраста заявила о том, что она не еврейка, а ее дети происходят от немца. Заявившей сделали сразу допрос по распоряжению присутствующего офицера немецкой армии. В результате чего мать расстреляли, признав ее еврейкой, а детей оставили. Помню, как эти две девочки после расстрела в невменяемом состоянии проходили около кучи наваленного верхнего платья, не понимая, что с ними творится. Позднее их увезли обратно в город. Так же, как и в прошлый раз, были истерические крики матерей, женщин, некоторые просили разобраться, кричали, что они ни в чем не виноваты, почему их ни о чем не допрашивают, они никакого отношения не имеют к советской власти, но на это они получали удары прикладами, нецензурную брань пьяных полицейских и безжалостно расстреливались.

Расстрел был окончен к 9 часам утра; должен оговориться, что расстреливали в две могилы. Во вновь приготовленную под моим руководством и дополнили старую, которая с прошлого раза осталась незаполненной наполовину. Когда мне дали распоряжение приступить к закапыванию трупов, то могила представляла собой кровавую массу тел, беспорядочно набросанных в могилу. По указанию немецких офицеров, требующих ровной укладки трупов в могиле, я дал команду могильщикам и совместно с ними спустился в могилу для поправки трупов ровной их выкладкой. Укладывая трупы, я заметил на расстрелянной женщине золотые серьги в мочке ушей, которые снял с неостывшего трупа. Тут же обнаружил не умерших, мучившихся в смертельной агонии мужчину и недалеко второго мужчину. Я сказал Савицкому: «Господин Савицкий, вот здесь есть человек, который дышит, еще живой». Тогда Савицкий выстрелом в голову покончил с ним, а второго неизвестный полицейский вытащил за волосы из кучи мертвецов и сделал несколько выстрелов ему в голову. Такие заявления делали и еще кто-то из моих могильщиков, находившихся в конце могилы. Когда тела расстрелянных были уложены надлежащим порядком, то их небольшим слоем, путем рассеивания, посыпали хлорной известью[1506].

<…>

Когда нас пригласили закопать трупы расстрелянных, один из группы немецких высших офицеров, одетый в форму штатского гражданина, на русском языке сказал нам: «Рабочие, при закопке тщательно просматривайте трупы, чтобы не закопать живых, и при обнаружении живых немедленно сообщайте для того, чтобы добить их. Имейте в виду, что лишней пули для них не жалко». Кроме этого, немецкие офицеры в виде спортивного развлечения разряжали свои пистолеты по трупам находящихся в могиле, мучившихся в предсмертной агонии людей, обходя и тщательно осматривая могилу. Из рабочих-могильщиков находились такие, которые заявляли о наличии недобитого человека, и такой немедленно достреливался полицейским или немецким офицером. Были случаи, когда рабочий, бросая лопатой землю на неостывшее тело расстрелянного, получал впечатление того, что тело живое, и делал заявление о наличии недострелянного. Его достреливали или говорили со смехом рабочему о том, что ему почудилось, а человек в гражданском среди немецких офицеров неизменно добавлял: «Застрелите, не жалейте для него лишней пули»[1507].

Назвать фамилии рабочих, делавших такое заявление, я не могу, так как участвуя впервые, я был морально потрясен и не старался детально вспоминать все происходившее. Последующие разы своего участия в расстрелах и погребении я помню более конкретно-отчетливо вследствие того, что осваивался с происходящими событиями. Закопали без могильного бугра. Савицкий и другие полицейские велели сделать закопку только вровень с рельефом местности. Вся работа с могилой была окончена приблизительно к 10–11 часам утра, после чего Савицкий сделал объявление о сборе нас, рабочих, к часу дня в полицейский участок для выплаты нам заработанных денег, которые выдавались самим полицейским начальником в его кабинете, по