рюши, юбка с кринолином и шляпка с пушистым пером. Когда носили такие? Сто лет назад? Или ещё раньше? Откуда здесь все эти тени, и что они такое? Эфирное эхо, некий сдвиг времени, мираж? Даже если бы Нелинейная Гидра подъяла из мёртвых всё городское кладбище, она не наскребла бы на такую толпу. Но тогда чьи это силуэты?

На самом деле Анне было плевать на эту эфирную аномалию; проблема была в другом: неуёмная болтовня призраков забивала мозг, глушила все каналы восприятия, перегружая нервы так, что можно было получить вполне реальную эфирную контузию.

«Может, на это и расчёт?»

Она глубоко вздохнула, и нырнула глубже в эфир.

Некоторые её сокурсники даже не понимали, что это значит – опуститься в эфир глубже, а для Анны это было не сложнее, чем наклонить голову, опуская её в тёмную прохладную воду. Уши мгновенно заложило, зато туманные призраки сразу же превратились в тусклые огоньки, похожие на пятна, что оставляет на мокрой земле свет газовых фонарей.

Нерон Фрикассо, преподаватель метафизики очень гордился способностью Анны к «глубокому погружению», как он сам называл эту её способность. «Таланта к точным наукам, девушка, у вас, прямо скажем, нет, – частенько говаривал старый колдун, попыхивая своей костяной трубкой, – но то, что вы умеете так глубоко «занырнуть» даёт вам огромную фору. Это редкий талант, м-м-мдэ... Жаль, что у вас так туго с квазиматематикой, из вас получился бы отменный колдун-трансформатор... Хотя да: медь в золото, воздух в яд, подтянуть обвисшую мордашку – чушь, глупости. Зато вы наверняка откроете несколько новых видов Других, или станете выдающимся демонологом. Ну, или сойдёте с ума, если будете пользоваться своими талантами без должной осторожности»

Если «поверхность» эфира напоминала сверкающий ярками огнями столичный каток, где по яркому льду переливающемуся всеми цветами радуги весело неслись на коньках воры и трубочисты, куртизанки и мелкие чиновники, дети и сохранившие резвость старики, то «глубина» Изначального обволакивала мягким бархатом спокойной умиротворяющей прохлады. Солнце превратилось в чёрный мёртвый круг, дома стали полупрозрачными геометрическими формами, отдалённо напоминавшими кубы, но при этом словно проваливающимися сами в себя, а улицы мягко засветились потоками тягучей флуоресцентной патоки.

Изменились и спутники Анны; их ауры погасли, и теперь главный жандарм Рюм стал похож на скрючившуюся запятую, мазок застывшего в полупрозрачном коконе света. Так нить накаливания электрической лампы в двадцать свечей тихо светится в стеклянной колбе, время от времени подмигивая змеящимися алыми угольками. Но это был именно Жерар Рюм, и по дрожанию этой странной нити можно было сказать о нём гораздо больше, чем по ярким, но, зачастую, бессмысленным переливам ауры. Этот свет сочился из-под некоей неведомой двери («все мы – такие двери», пронеслось в голове у девушки), и при желании можно было прислониться к этой щелочке одним глазком, буквально ненадолго...

Рюм хотел героически погибнуть, тем самым искупив свою вину. В этом не было ничего нового; Анна могла бы понять это, даже не ныряя в эфир. Но было ещё кое-что, чего она понять не могла: главный жандарм буквально сочился ненавистью и страхом, которые тонкими нитями опутывали застывший в мыслях Рюма образ его помощника.

Когда-то давно Пьер сделал что-то... очень и очень плохое. Рюм знал об этом, и это знание грызло, разъедало его изнутри подобно едкой кислоте, медленно, но верно разъедавшей железный котёл, но они уже ничего не мог поделать, потому что... потому что...

Анна «нырнула» ещё сильнее, изо всех сил пытаясь рассмотреть то, что светилось за щелью в пространстве, в которую превратился жандарм.

Ага. Вот оно.

Пьер Артисон сделал что-то ужасное, а Жерар Рюм покрывал его, потому что, в противном случае, его собственная карьера была бы уничтожена. Доброе имя Рюма смешали бы с грязью, ведь Пьер был доверенным лицом главного жандарма, поэтому когда-то давно Рюм принял решение замести мусор под ковёр. Давно, это всё случилось очень давно, но с тех пор его ненависть к Пьеру гноилась и разрасталась, словно душевная гангрена. А сам Пьер...

Первый помощник Рюма на такой «глубине» тоже был похож на спираль света, но не такую покорёженную, как его начальник: прямые, чёткие очертания, яркий свет, зубчатые изразцы которого задорно переливались (во всяком случае, так это выглядело со стороны; на самом деле Пьеру Артисону сейчас было совсем не весело).

Совесть Пьера не отягощало ничего вообще. По одной простой причине: никакой совести у него не было и в помине. О, это не делало из жандарма злодея; Пьер был довольно мягким человеком, открытым, насколько это вообще было возможно, и тяготел к справедливости. Ещё он, кажется, любил кошек, но суть была в том, что – парадокс! – именно отсутствие совести и, как следствие, особых рефлексий и делало Пьера таким простым и светлым человеком. Его душа не была изуродована, как душа Рюма, и, подумала Анна содрогаясь, он поверил её словам о Гидре с самого начала. Он даже пытался доказать своему начальнику, что Анна права, и никаких беглых каторжников-убийц в Серных холмах нет и в помине.

Это выглядело как какой-то безумный противовес: нечто ужасное совершил Пьер Артисон, но совесть за это мучила Жерара Рюма. И, в конечном счёте, Рюм почти полностью разрушил себе жизнь (он пил, и пил много), а Пьер спокойно себе жил, даря себе и близким свет и радость.

Воистину, сцепленья душ и судеб были таковы, что могли очень быстро уничтожить наивные представления о человеке и том, как работает его голова. Поэтому Анна, как правило, в чужие головы и не лезла – слишком многое из происходящего там озадачивало, ужасало и угнетало.

«Так, хватит. Ты здесь не за этим»

Она глубоко вздохнула, и, оторвав взгляд от своих спутников, попыталась отыскать следы Нелинейной Гидры.

Другая была здесь; след, что Гидра оставляла за собой был слишком явным: алые нити боли, трещины в ткани Изначального, зарубки на дрожащей темноте, словно Гидра, подобно кошке, точила когти о мягкие углы реальности, пятна вырвавшегося из мёртвых тел «виталиса», и...

- Стоять!

Анна гаркнула, точно кавалерист в питейной лавке, сама же наплевав на свои же слова о необходимости соблюдать тишину. Рюм и Артисон немедленно замерли на месте, недоумённо обернувшись.

- Анна, – Пьер озадаченно поднял бровь, – у вас глаза светятся. Сиреневым. Красиво. Вы что, колдуете?

- Смотрю через эфир. Стойте и не двигайтесь, пока я не скажу. – Руки девушки тряслись, по спине стекал холодный пот. – Тут