Для бесперебойной «работы» этой группы сотрудников НКВД, которая непосредственно осуществляла массовые убийства польских военнопленных, был придуман и неукоснительно действовал механизм уничтожения, призванный закрыть последние человеческие клапаны в их убогих душах. Для создания впечатления обоснованности расстрелов до сведения палачей не доводилось содержание постановления Политбюро ЦК ВКП(б), но все решения были оформлены нормативными актами НКВД — протоколами особых совещаний; проведение расстрелов осуществлялось под контролем представителей центрального аппарата НКВД СССР (Блохин, Синегубов, Мильштейн), которые привозили для этого специальное оружие — пистолеты «Вальтер». После расстрелов устраивались за государственный счет обязательные попойки; за участие в расстрелах всем палачам выплачивались дополнительные деньги — «оперативные», а затем они получали большие денежные премии. Многие из них не испытывали чувства вины, не были способны к покаянию. Видимо, все же далеко не все из них могли после Каинова греха смотреть в глаза живым и чувствовать себя такими же людьми. Вот запись показаний Т.П. Лукьяновой в ходе следствия: «Ее отец, П.М. Карцев, остро переживал свою вину в массовой гибели польских офицеров. На дачах УКГБ в Катынском лесу отец показал место захоронения расстрелянных польских офицеров, лег на него и долго плакал. 18 января 1948 г. ее отец покончил с жизнью самоубийством»{35}.

Разысканная прокурорами Е.И. Миняева поведала, что она «во время своей работы в УНКВД Калининской области познакомилась с комендантом этого управления А.М. Рубановым, который, объясняя причину своих частых пьянок, рассказал, что расстрелял много людей, в том числе и поляков». Впоследствии он застрелился из наградного нагана{36}.

Покончили с жизнью самоубийством также комендант НКВД СССР В.М. Блохин, Н.И. Сухарев, В.П. Павлов и некоторые другие расстрельщики.

Те же, кто остались после этого жить, забытые Богом и людьми, подверглись полному моральному вырождению, превратились в двуногих зверей, которым нужно было просто есть, пить, спать и обязательно любой ценой выжить самим. Свое участие в расстрелах людей они оправдывали послушным и добросовестным исполнением обязательного для них приказа начальников, своей преданностью сталинскому режиму. Чувство отвращения и брезгливости вызывают воспоминания об одном из таких «работников» УНКВД Харьковской области М.В. Сыромятникове. У присутствовавших при его допросе С. Снежко и А.В. Третецкого не раз возникало ощущение нереальности происходящего, поскольку невозможно было спокойно воспринимать обстоятельное будничное повествование Сыромятникова об ужасающих деталях массовых убийств. Лишь необходимость получения доказательств, а также понимание всей убогости, моральной и интеллектуальной неполноценности Сыромятникова и его стремления выговориться, рассказать наконец о том, что он долгие годы тщательно скрывал от других, вынуждали прокуроров продолжать допрос. В повествовании Сыромятникова проскакивала даже какая-то весьма своеобразная нотка «профессиональной гордости»: «У нас ведь не так, как у немцев. Там повели в Бабий Яр, да поставили всех с детьми и постреляли. А это у нас как положено, как говорится, по уставу. Решение такое. Какой бы он ни был ответственный, а получал свое наказание. И положат так, как положено. Как спускают, скажем, гроб в яму. Хотя хоронили и без гробов. Но их все равно не просто так бросали». Сыромятников, как и все другие палачи, не признал своего личного участия в расстрелах поляков и протокол допроса подписать отказался «по причине слепоты и невозможности расписываться». В то же время он подробно рассказал о расстрелах поляков комендантом УНКВД Т.Ф. Куприем, водителями Н.А. Галицыным, А.Г. Девятиловым, И.П. Смыкаловым и Мельниковым{37}.

Такие же убогие исполнители были и в Смоленском УНКВД. Допрошенный прокурорами бывший вахтер этого управления П.Ф. Климов рассказал, что комендант И.И. Стельмах и его подручные И.И. Грибов, Н.А. Гвоздовский, К.П. Рейнсон и другие тоже расстреливали поляков в помещении Смоленского УНКВД или непосредственно в Катынском лесу: «Из автомашины их выгружали прямо в ров и стреляли, а кого и добивали штыком». Стельмах и другие расстрельщики его неоднократно предупреждали, чтобы он молчал о том, что видел{38}.

Тех же сотрудников НКВД, которые не сумели сохранить тайну, безжалостно уничтожали. В ходе расследования было поднято архивное уголовное дело в отношении В.Д. Миронова. Миронов, как и майор госбезопасности В.М. Зарубин, являлся кадровым сотрудником первого управления НКГБ СССР. В 1939—1940 гг. подобно тому, как Зарубин в Козельском лагере, он работал в Старобельском лагере. Оба они среди польских военнопленных вербовали агентуру для нужд внешней и внутренней разведки. В 1941—1944 гг. оба работали в США, где Миронов, заподозрив Зарубина в связи с иностранной разведкой, сообщил об этом своему руководству, после чего был отозван из США и приговорен к пяти годам лишения свободы.

Для организации побега из заключения Миронов решил прибегнуть к помощи американского посольства в Москве, пообещав в обмен на свое освобождение выдать совершенно секретные сведения о польской и советской агентуре в США и другие государственные тайны. В Бутырской тюрьме он познакомился с бывшим польским офицером А.М. Калиньским, которому рассказал о себе и своей работе, сообщив, что большинство польских военнопленных в Катынском лесу расстреляло НКВД, и что из их числа была завербована агентура для работы в США, которая ему известна. Он просил Калиньского передать после освобождения письмо в посольство США. Калиньский отнес это письмо администрации тюрьмы. Миронов согласно статьям 58-1 «а» и 58-10 УК РСФСР за измену Родине был на основании постановления особого совещания от 28 июля 1945 г. расстрелян. Разумеется, история Миронова была скорее исключением, чем правилом.

Однако последовательное сокрытие следов, уничтожение не повязанных кровью, общей ответственностью свидетелей в собственных рядах — разве не доказательство того, что противоправный характер проводимых акций, преступлений против человечности, был очевиден руководству НКВД?! Разве репрессивные органы, поощряя в своих сотрудниках такие «добродетели», как слепое послушание и бездушную жестокость, не стимулировали безнаказанность и кровавый беспредел, не выпускали на свободу самые низменные инстинкты, что заставляло их периодически «очищаться» от подобных элементов?! Как бы ни пытались эти люди оправдывать свои действия верностью приказу, они, как часть автократической, античеловечной системы, должны быть осуждены вместе с нею. Уровень соучастия в преступлениях — это и уровень ответственности.

Докладывая 22 января 1991 г. в аппарате Президента СССР о ходе расследования дела «по факту гибели польских военнопленных», Генеральный прокурор СССР Н.С. Трубин сообщил о первых позитивных результатах розыска: «проверены все архивные учреждения Главного архивного управления СССР, запрошены соответствующие архивные подразделения КГБ и МВД СССР. Установлены и допрошены бывшие работники НКВД СССР... разысканы и дали показания очевидцы трагической судьбы польских военнопленных». Следствие продолжалось, развертывалось сотрудничество с представителями правоохранительных органов Республики Польша (РП){39}.