Он вынужден был согласиться, как будто бы на их столике, у всех на виду не лежали бумаги с именем для женщины, которой предстоит заново родиться, иначе она просто не выживет. С таким багажом не живут.

Думая об этом, он приглашал Катти на танец, и, думая об этом же, танцевал, понимая, что пьян почти что в хлам, однако все еще держится на ногах, и голова его на редкость ясна.

После всего он вдруг сказал ей:

- Я знаю, что давно уже не имеет значения ни для одного из нас... но все же я приношу вам свои извинения... если вы помните за какой случай.

А Катти довольно мстительно не захотела ему подыгрывать, немедленно объявив:

- О! Я прекрасно помню тот случай! Да уж, Серж злился так, что я боялась, выбросит вас в окно под утро.

- Лучше бы выбросил.

- Глупости! – прихорашиваясь, махнула она ладошкой. И напоследок сказала: - Берегите себя, Анри. Ваше имя еще непременно послужит Франции. Ей, конечно, тоже пришлось побывать в шкуре немецкой подстилки, но, как видите на моем примере, все на свете можно исправить. И она тоже исправилась.

Когда Катти уходила, Юбер хохотал, как безумный, с ее шутки. Ему было настолько смешно, что даже немного страшно. Но все что угодно лучше немого отупения, в которое он впадал каждый раз, когда оставался в одиночестве.

Домой он добирался пешком, чтобы хоть немного выветрился алкоголь, и пришел уже поздно ночью. Аньес ожидаемо не спала. Она никогда не спала, если его не бывало рядом. И сейчас сидела в темноте, не смея включать свет в комнатах – Анри не велел. В доме, чтобы никто ничего не заподозрил, в его отсутствие было мертво и тихо.

И лишь Аньес в новом приступе головных болей тихой мышкой сидела в кресле у окна и курила. Единственный свет, что был в комнате, – на кончике ее сигареты. Когда он зажег электричество, она поморщилась, от того, как то ударило по глазам и, привыкая, терла уголки век указательным и большим пальцами свободной руки. В другой был мундштук. И Юберу она показалась ужасно замученной и столь же великолепной. Он хотел ее каждый час этих ужасных дней, словно тело его понимало, что нужно нахотеться впрок. И получить все, что можно, потому что потом не будет.

Но прямо сейчас он глядел на нее, а она, привыкнув к свету, на него, до конца понимая, что он пришел с новостями, и чувствуя одновременно и облегчение, что хоть какая-то веха пройдена, и сильнейшую боль.

- Ты не вскрывал? – удивилась Аньес, когда в ее руках оказался конверт, а Юбер – сидящим на корточках напротив нее и заглядывающим ей в лицо.

- Это же твоя жизнь, - пожал он плечами.

И она, медленно кивнув, принялась рвать пальцами бумагу, чтобы добраться до документов. Долго смотрела на паспорт, на фото в нем, на имя, которое ей предстоит носить до конца ее дней. Еще дольше – на разложенные на собственных коленях билеты в Алжир, разрешение на въезд в Югославию. Сосредоточенно и устало, пока не нашла в себе силы сказать:

- Сейчас не лучшее время ехать туда...

- Я знаю, но выбирать между социалистическими странами не приходится.

- А что? – Аньес негромко рассмеялась. – Ты прав. По крайней мере, мне будет чем заняться. Разверну там подпольную деятельность, буду бороться с Тито и распространять антиправительственные листовки. Выйду на связь с советской разведкой. Столько всего можно придумать, если захочется.

- Ты решила развалить Югославию? Французского союза тебе мало? – хохотнул Юбер и, обхватив руками ее колени, уткнулся в них лбом и прижался к ним крепко-крепко, как когда-то ребенком мог жаться к ногам своей мами́.

- Ну я же не могу позволить им сближаться с западом, это ослабляет позиции СССР и коммунистов в Европе.

- Ты слишком умна для бабы. И слишком до многого тебе есть дело.

- А ты сын булочника, которого я люблю. Ты ведь не станешь этого забывать?

- Нет. Не стану.

Он помолчал, затем поднялся с пола, пройдя к столику, на котором валялись ее портсигар и зажигалка. Закурил. Она молчала еще некоторое время. А когда собралась с духом, негромко произнесла:

- Анн Гийо... Гийо... знакомая фамилия... Я могу ее знать?

- Возможно. Это девичья фамилия моей матери, Аньес. Единственное имя, которое я могу дать тебе сейчас, раз мое уже не получится. Пожалуйста, постарайся не запятнать хотя бы его.

Она вскинула голову, вперившись прямо в его взгляд, и только так поняла, что он и правда пьян. И еще ему очень больно, а он даже не пытается это скрыть. Он беззащитнее ее. И еще он – основа ее мира.

Юбер ушел, не говоря больше ни слова, и она осталась одна, не сумев ему ничего ответить. Некоторое время она еще глядела ему вслед, но очнувшись, встала с кресла, понимая, что он продолжит пить, а она не даст ему доконать себя. Им отведено слишком мало времени. Им всегда и всего было слишком мало.

 Несколько минут она так и стояла, замерев. Потом подошла к телефону. Ей нужно было сделать звонок. Один-единственный по тому номеру, который когда-то обещал оставить ей Ксавье и который она действительно нашла несколько месяцев спустя в своем почтовом ящике. Она никогда не знала, кто ей ответит. Она никогда не пробовала звонить. Вероятно, она и сейчас не стала бы, но, Господи… если Юбер будет уверен, что она прибыла в Югославию, добра из этого не выйдет.

Сколько он выдержит, не сорвавшись к ней?

А сколько выдержит она?

Ведь и она тоже будет ждать, что он сорвется. Ждать и надеяться, откладывая все до того момента, как он решится сделать то, чего нельзя.

И потому рвать нужно не Лионца, а нити. Женевьева Прево никогда не позволяла держать в доме испорченных предметов. Не станет и Аньес.

Аньес.

Анн.

Анн Гийо, которой ей предстоит стать, и которая с благодарностью примет дарованное ей имя и никогда не запятнает его.

Разговор получился кратким. На том конце оказалась женщина. Аньес лишь произнесла заветное «Ксавье, 13.55» и сообщила, в какой день будет в Боне.

«Чего вы хотите?» - спросили ее, чуть замешкавшись.

«Исчезнуть», - ответила Аньес, потому что это было единственно правильное, что ей теперь оставалось. После у нее хватило сил повесить трубку. И еще – не сорвать ее снова, чтобы набрать номер в реннской квартире, где сейчас была ее мама и где был ее мальчик, потому что если бы она поддалась порыву и сделала это, то решимость ее поколебалась бы. Пусть лучше так. У мамы останется внук. Внука она сохранит. Думать еще и о Робере Аньес себе запретила. Он забудет ее. Сейчас ему это несложно. Слишком он маленький.

Она собрала документы и спрятала их назад в конверт. Унесла с собой, чтобы позднее сложить в сумочку. А потом направилась на поиски Анри.

Аньес нашла его в кабинете, где он и правда держал в руках полный стакан бренди и стоял у окна. Здесь океана не видно, и он смотрел на поселок, сонно мерцающий огнями. Еще здесь было прохладно – потому что Юбер распахнул створку. Аньес подошла к нему и обняла со спины. В комнату врывалась ночь. А она, которая только училась ходить по земле, эту ночь к нему не хотела подпускать.