для всех «Рюриковичей» жизни княжеской семьи, и это вполне соответствовало тому уровню общественного развития, на котором стояла Русь. Она была еще «полупатриархальной-полуфеодальной», «готической Россией» со свойственной ей системой примитивного, но могущественного государства с единством политической власти.

Ни многочисленность княжеской семьи, ни наличие у Владимира 12 сыновей, ни «посажение» их по разным городам и землям Руси не могли еще сами по себе привести к феодальной раздробленности, так как ходом экономического и политического развития Древняя Русь еще не была подготовлена к победе того государственного строя, который определяет собой консолидацию феодальных отношений.

И сыновья Владимира в своей роли князей, сидевших по городам Русской земли вместо «светлых и великих князей» предшествующей поры, больше напоминают воевод великого князя киевского, воевод, правда, особенных, связанных с ним тесными узами родства, общностью интересов всего «рода» «Рюриковичей», всей династии, нежели удельных князей XI–XII вв. Поэтому Владимир так легко и безболезненно и для себя, и для государства, и, наконец, для самих своих сыновей перебрасывает их из конца в конец своей необъятной державы.

Исключение представляет собой лишь Полоцк, который достался Изяславу. «Восставляя» отчину Рогнеде и Изяславу, Владимир, по сути дела, выделил «Рогволожья внука», создал новое и почти независимое от Киева Полоцкое княжество в пределах несравненно больших, чем владения Рогволода, и при этом княжество с границами, почти неизменными на протяжении ряда последующих десятилетий. «Рогволожьи внуки» сидели и правили в своей Полоцкой отчине особо, на иных правах и основаниях, нежели остальные потомки Владимира. Это нашло отражение в постоянной вражде «Рогволожьих внуков» с другими Владимировичами. Так было при Изяславе, который умер еще при жизни Владимира в 1001 г., и при его сыне Брячиславе, и при внуке Всеславе, и позднее.

Все ли перемещения князей попали на страницы летописи, сказать трудно. Скорее всего, на этот вопрос придется ответить отрицательно.

Быть может, одно время, очевидно после Всеволода, согласно Несторова «Жития Бориса и Глеба», Борис действительно сидел во Владимире на Волыни. По «Житию» Глеб сидел не в Муроме, а оставался в Киеве при отце до самой смерти.

В летописи и в некоторых вариантах «Жития» деятельность Бориса связывается с борьбой с печенегами, со «встанью» на левом берегу Днепра, что уводит его далеко от Ростова.

В 994 г. Всеволод (Visivalda) бежал из Руси за море, в Скандинавию, где и погиб. Об этом наша летопись не знает, но зато с рядом романтических подробностей говорит сага об Олафе Тригвассоне. Все приведенное свидетельствует о том, что далеко не все события, связанные с деятельностью сыновей Владимира, посаженных им по городам Руси, нашли отражение в летописи.

Много противоречивого, неясного, спутанного. Но нет никаких сомнений в том, что этими действиями Владимир добился главного — Русская земля была объединена под властью великого князя киевского в такой мере, в какой этого было вполне достаточно для ее «устроения».

Особняком стояли лишь Новгород, где сидел Ярослав, откуда шла дань ежегодно в 2.000 гривен «урокомь дающю Кыеву», «и тако даяху вси посадници Новгородьстии», а третья тысяча шла на содержание княжеской дружины в самом Новгороде («а тысячю Новегороде гридем раздаваху»), уже в конце княжения Владимира проявивший сепаратистские стремления, да Святополк, замышлявший что-то против отца, но в его выступлении чувствуется направляющая рука тестя — польского короля Болеслава.

Так закончился длительный процесс объединения в едином государстве земель восточных славян. Племенные княжения исчезли. Не случайно именно к этому времени исчезают большие курганы типа Черной могилы в Чернигове, бывшие, по-видимому, погребениями «светлых и великих князей».

Исключение представляет собой лишь земля вятичей.

Княжеская администрация укрепилась повсюду, и в этом отношении Владимир шел по стопам своей бабки — Ольги, но только результаты, достигнутые им, были более значительными.

Во всей общественной жизни Руси происходили громадные сдвиги. Русь дофеодальная, Русь полупатриархальная-полуфеодальная быстро шла по пути развития классового, феодального общества. Процесс феодализации шел вширь и вглубь, охватывая все новые и новые территории, создавая на месте предфеодальных форм господства и подчинения крепостнические отношения, повитые еще древним рабством, пережитками первобытно-общинного строя, но своим быстрым развитием свидетельствующие о том, что Русь варварская уходит в прошлое и ее место занимает Русь феодальная, и недалек тот час, он наступит уже при сыновьях и внуках Владимира, когда прафеодальная дружинная знать Киевской земли превратится в феодальную верхушку времен «Русской Правды», а свободное, ограничивающееся уплатой дани (это была обязанность) и поставкой «воев» (это было право) князю «сельское людье» положит начало зависимым смердам и холопам, закупам и рядовичам, изгоям и наймитам, всей этой челяди, на эксплуатации труда которой основывают свое хозяйство князья, бояре и монастыри.

Усложнялась не только социальная структура древнерусского общества, усложнялись и политическая его жизнь, его государственное устройство.

Все это должно было привести к значительным сдвигам в области идеологии, а так как господствующей формой идеологии того времени была религия, то, следовательно, эти сдвиги должны были прежде всего вылиться в религиозную реформу. Религиозная реформа диктовалась также окончательным объединением Владимиром в единое государство всего «словянеск язык на Руси», а с ним вместе и тех неславянских восточно- и западнофинских и литовских племен (чудь, меря, весь, мурома, голядь и др.), которые органически слились с русскими и почти полностью русифицировались. На месте племенных богов и культов, на месте религиозной пестроты, стадиальной и племенной, должен был установиться единый пантеон богов, единый культ, который бы соответствовал тому объединению земель и племен, которого добилась светская власть Руси. Этот пантеон богов, этот единый культ должны были освятить перемены, происшедшие в социальной и политической жизни Древней Руси, освятить нарождающиеся феодальные порядки, новый государственный строй, перенести на небеса те формы общественной жизни, которые сложились на земле, и с небес благословить те порядки, которые создались на Руси. Позднее на сцену выступает и еще одна причина религиозной реформы, на этот раз обусловленная не столько изменениями внутренней жизни Руси, сколько ее деятельностью на международной арене. Речь идет о том, с кем пойдет Русь — с католическим Западом, с византийским православным Югом или с мусульманским Востоком. Русь, выйдя на просторы мировой истории, не могла уже оставаться языческой державой; она должна была примкнуть к одной из трех цивилизаций, к одному из трех центров тогдашнего цивилизованного мира, с которым она общалась все чаще и чаще и устанавливала все более и более тесные связи.

Робкие и нерешительные шаги Ольги и Ярополка сменились уверенной поступью Владимира — он выбрал путь, приведший к распространению на Руси христианства по восточному, греческому обряду, и этим самым предопределил своеобразные формы русской культуры и цивилизации