спускались вниз по Днепру, выходили в море и, держась берега, по которому степями на конях двигались на юго-запад их союзники — торки, плыли к Дунаю, чем вообразить путь дружин Владимира в ладьях по Оке и Волге на Каму и путешествие по поросшим дремучим лесом берегам этих рек конницы торков в далекую Камскую Болгарию.

А что торки были в те времена еще очень далеко от Дуная, то это не возражение, так как Русь была еще дальше от Абидоса, Хризополя и Бари, под стенами которых сражались русские воины в X и XI вв. Речь идет о какой-то части торков, которые в качестве наемников или «толковинов» должны были и могли следовать за Владимиром куда угодно. И идти степями, вдоль берега моря к Дунаю было для них гораздо естественнее, чем пробираться на северо-восток по болотистым и лесистым берегам Оки.

Но рассказ Татищева о том, что в 1006 г. Владимир заключил торговый договор с болгарами, запретив им только торговать на Руси с тиунами, вирниками, «огневитиной (огневщиной) и смердиной», источником которого, по-видимому, является какой-то не дошедший до нас документ (вряд ли такой факт Татищев придумал), явно ведет на Каму, к Серебряным Болгарам, и подтверждается летописным рассказом о мирном соглашении Владимира с болгарами[616]. Вряд ли к тому же «Память и Похвала» Иакова Мниха придумала поход «и на Козары».

Не является ли летописный рассказ, равно как и краткие сообщения других источников, отражением двух русских походов времен Владимира, стремившегося в те времена, когда он сам еще больше думал о «ратех», чем о «строи земленем», вернуть себе отцовское наследство и на Волге, и на Дунае?

Все эти известия слились в один поход, но в описании его нашли отражение и дунайские, и волго-камские мотивы.

Подводя итоги «непрерывному возрастанию» Древней Руси «с IX по XI столетие» (К. Маркс), в той части этого отрезка времени, который связан с княжением Владимира, мы снова обращаемся к северо-западу и северу.

Из скандинавских саг (сага об Олафе Тригвассоне) мы узнаем, что во времена Владимира наемные варяжские викинги от имени русского князя собирают дани в землях эстов — чуди, в Прибалтике и общаются с местной знатью.

Сага рассказывает о том, как «приехал в Эстляндию Сигурд, сын Эрика, дядя Олафов по матери, будучи послан от Валдамара (Владимира. — В.М.), Холмгардского конунга (новгородского князя. — В.М.), для взыскания в той стране дани…» Здесь Сигурд выкупает из рабства за четыре с половиной фунта золота девятилетнего Олафа, который жил у богатого эста Реаса[617].

В рунной грамоте о рубежах между владениями короля норвежского и Русью, опубликованной Бутковым, датируемой концом X или началом XI в., говорится о том, что далеко на севере Европы, у Ледовитого океана, соприкасаются Норвегия и Русь. «Государь Руссов собирает дань по морскому берегу даже до Люнкастуфута, от всех горных жителей между рекою и Лигкяром… Королю же Норвегии принадлежит дань от восточных жителей до Дриадимов, и по внутренности Сантвика даже до Вилляе…». В Лигкяре и Люнкастуфуте, входивших в состав русских земель, усматривают Люнгенфьорд, Логен и Лоппен, а в Сантвике — Сонгвик или Сандэ, в районе Тромзе.

Эта рунная грамота послужила основой новгородско-норвежских отношений более поздних времен, базирующихся на припоминаниях («как старые люди предали и утверждают поднесь…»)[618].

Здесь, на северо-западе и севере, русские князья вряд ли встречали какое-либо организованное сопротивление, и установление владычества киевского князя в землях, заселенных западнофинскими племенами, не сопровождалось борьбой. Сами формы русского владычества в Прибалтике, как об этом свидетельствуют позднейшие материалы XII–XIII вв., носили мягкий характер, и подчинение местного населения Руси, скорее, имело характер союза сильнейших со слабейшими.

Мы не знаем, каким образом русское владычество могло распространяться так далеко на север, как это видно из рунной грамоты.

Не было ли оно результатом каких-либо родственных связей скандинавских правителей с киевскими князьями, которые считали себя в силу этого, быть может, владельцами земель на далеком севере (оформляя все это в соответствующих договорах), куда они, по-видимому, никогда не заглядывали и где могли появляться лишь наемники-варяги да викинги из скандинавских родственников?

Иная обстановка складывалась на юге. Здесь Руси приходилось иметь дело с кочевой стихией черноморских степей. Усиливались печенеги — грозные «вороги» Русской земли.

Печенеги подходили к южным окраинам Русской земли.

Опасность со стороны хищных и воинственных кочевников заставила Владимира

ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне, и поча нарубати муже лучыние от Словень, и от Кривичь, и от Чюди, и от Вятичь, и от сих насели грады; бе бо рать от Печенег, и бе воюя ся с ними и одоляя им[619].

Для борьбы с печенегами Владимир закладывает Белгород на реке Ирпени у Киева, укрепляет Переяславль, ходит в Новгород «по верховьние вое на Печенегы, бе бо рать велика бес перестани», возводит укрепления «на очень большом пространстве», состоящие из завалов (засек), валов и тынов с воротами. Укрепления, стоявшие у «последних пределов» древнерусского государства времен Владимира, располагались всего-навсего в двух днях пути от Киева. Здесь именно Владимир расстался со своим гостем, архиепископом Бруноном, отправлявшимся в печенежские степи для проповеди христианства. Это было в 1008 г.[620]

Борьба с печенегами, тяжелая и беспрестанная, породила сказания, нашедшие отражение в летописном рассказе о Яне Усмошвеце и его единоборстве с печенежским богатырем, об осаде Белгорода печенегами, помещенной в летописи под 997 г. Она отразилась и в былинах киевского цикла, в которых русские богатыри сражаются с кочевниками-степняками. Только в памяти народной, по вполне понятным обстоятельствам, «злой татарин» заслонил собой печенега, само имя которого в народном эпосе исчезло. Своей энергичной деятельностью по обороне южных рубежей Руси Владимир обезопасил поселения Киевской земли от нападений печенегов, но печенежская опасность не была устранена, и угроза со стороны печенежской степи продолжала висеть над Русской землей вплоть до времен Ярослава.

Объединение восточных славян под единой властью в составе единого государства закончилось. Наметились и укрепились границы Руси. На «богатырской заставе» на юге и на севере, на западе и на востоке стояли бесчисленные «вои» Владимира.

Теперь нужно было приниматься за «строй земляной» и «устав земляной».

Перед Владимиром стояла задача — завершить создание Киевского государства, собрать в своих руках все силы восточнославянского мира, «а для этого требовалось сосредоточить в своих руках более непосредственную и действительную власть над ним»[621].

«Империя Рюриковичей» была «скроена из лоскутьев» (К. Маркс). Этими лоскутьями Киевской державы были отдельные ее