Во множестве песен поется о плаваниях за край мира. Герой одной баллады спустился по огромному водопаду и попал в страну, где жили добрые и мудрые люди и странные животные. В других моряки оказывались в краях разумных говорящих зверей, которым они, люди, казались противными и глуповатыми. Больше всего мне нравилась история о том, что если плыть долго-долго – туда, где кончаются все карты, и еще дальше, то попадешь в удивительную землю, где ты сам еще ребенок, и сможешь поговорить с собой и предостеречь себя от ошибок. Но в нынешнем странствии мне начало казаться, что за краем мира попадаешь в страну, где есть только нескончаемый труд, скука и все тот же пустой горизонт день за днем.

Правда вот в чем: то, что для кого-то неизведанные земли, другим знакомо как свои пять пальцев. Совершенный утверждал, что ходил в Клеррес и окрестные земли, когда капитаном на нем был Игрот, и что Кеннит тоже успел побывать там, еще ребенком. У Игрота была страсть к предсказаниям и знамениям, и ее, судя по рассказам, он передал Кенниту. Среди членов команды, которые присоединились к нам на Делипае, была опытная женщина-штурман. Она никогда не бывала в Клерресе, но от деда ей досталась карта тех морей. Когда морские пути, знакомые Брэшену и Альтии, остались далеко позади, она стала все больше времени проводить с ними. Каждую ночь они сверяли курс по звездам и спрашивали Совершенного, правильны ли их расчеты, а он, как правило, соглашался.

Дни тянулись медленно и сливались в один бесконечный день. Что-то, достойное внимания, происходило редко. Однажды выдался почти полный штиль, и Клеф вызвал ветер игрой на дудочке. Если это и была магия, я такой раньше не видел и теперь ничего не почувствовал, поэтому решил списать все на совпадение. Пер посадил занозу в ступню, и ранка воспалилась. Альтия помогла вытащить занозу и обработала ранку снадобьями из двух незнакомых мне трав. Перу разрешили день отдохнуть. Пеструху окончательно приняли в команду. Она всегда была если не с Янтарь, то с Совершенным. Чаще всего ворона восседала на плече или даже на макушке изваяния. А когда ветер был попутный и корабль рассекал волны, птица летела перед ним.

Самое неприятное в скуке, что ее начинаешь ценить только тогда, когда случается беда. Или когда несчастье нависает над тобой. Я отстраненно наблюдал, как меняются отношения в команде. Между отдельными людьми росло напряжение, как всегда бывает в долгих походах. Я надеялся, что все эти скрытые бури развеются и минуют нас, но однажды, когда мы с Лантом чинили парус, он сказал такое, что я похолодел.

– Кеннитссону нравится Спарк. Слишком сильно нравится.

– Я заметил, что она ему по душе.

На самом деле она была по душе всем. Ант поначалу воспринимала ее как соперницу, и Брэшен порой покрикивал на девушку за то, что она забывала об осторожности, стараясь не отстать или даже превзойти Ант в деле. Но соперничество вскоре переросло в крепкую дружбу. Спарк была веселая, компанейская, умелая и не отлынивала от работы. Свои темные кудри она стала заплетать в толстую непослушную косицу, ступни ее огрубели от бега босиком по палубе и выбленкам. Ее кожа под южным солнцем сделалась цвета мореного дуба, а мышцы окрепли от работы. Спарк сияла здоровьем и дружелюбием. И Кеннитссон провожал ее глазами на палубе, когда она работала, а за обеденным столом почти всегда умудрялся сесть напротив нее.

– Все это замечают, – мрачно сказал Лант.

– И что?

– Ничего. Пока – ничего.

– Но ты опасаешься, что это плохо обернется?

Он посмотрел на меня, словно не верил своим ушам:

– А ты разве нет? Он же принц, он привык получать все, на что положит глаз. И его отец был насильником.

– Он – не его отец, – сказал я, однако в душе у меня всколыхнулась тревога. Я осторожно спросил: – А Спарк пугает его интерес? Она просила тебя защитить ее?

Лант ответил не сразу.

– Нет. Пока не просила. Мне кажется, она не замечает опасности. Но я не хочу дожидаться, когда беда случится.

– И ты хочешь, чтобы я вмешался?

Он воткнул иглу в парусину, сложенную в несколько слоев.

– Нет. Я просто хочу, чтобы ты знал заранее. Тогда, возможно, ты поддержишь меня, если до этого дойдет.

– До этого не дойдет, – сказал я тихо.

Лант обернулся и уставился на меня широко распахнутыми глазами. Я сказал:

– Если ты не дурак, то не станешь ничего предпринимать, пока Спарк не попросит тебя защитить ее. Она не из тех девушек, что прячутся за спину мужчины. Если возникнут сложности, она сама разберется. И по-моему, если ты попытаешься вмешаться, прежде чем что-то произойдет, она только разозлится на тебя. Если хочешь, я могу поговорить с капитанами. Это их корабль, и они поддерживают на нем порядок. Я понимаю, что ты неравнодушен к Спарк, но…

– Хватит. Я последую твоему совету, – резко сказал он и принялся шить с каким-то остервенением.

Остаток дня я наблюдал за Спарк и Кеннитссоном. Не было сомнений, что он обращает на нее внимание, и ей это, похоже, льстит. Я не замечал, чтобы Спарк заигрывала с Кеннитссоном, но она смеялась над его шутками. Нетрудно было догадаться, что Ланту, зажатому в тисках чести и долга, больно это видеть. Мне же смотреть на эту суету было, с одной стороны, тоскливо, а с другой – завидно. Сколько лет прошло с тех пор, как я мучился от ревности или терзался сомнениями, зная, что могу претендовать на любовь той, кого люблю? Хорошо, конечно, что все эти страдания остались в прошлом, но это напомнило мне о грузе прожитых лет.

Я колебался: стоит ли вмешиваться? Можно, конечно, поговорить со Спарк наедине, но она, чего доброго, обидится, решив, что я ставлю интерес Кеннитссона ей в вину. А может быть, поговорить с Кеннитссоном? Но кто его знает, что из этого выйдет. Если он всего лишь по-дружески заигрывает, я выставлю себя дураком, лезущим не в свое дело. А если принц питает искренние чувства к Спарк, может получиться как тогда, когда леди Пейшенс пыталась убедить меня оставить Молли в покое. Все осложнялось еще и тем, что мы с Кеннитом постепенно становились друзьями. Он оставался вспыльчивым и обидчивым, но честно старался стать хорошим моряком. Худо-бедно наловчился сам отстирывать свою одежду и вообще делать все то, что за него всю жизнь делали слуги. Правда, он пока с трудом понимал, стоит ли обижаться, когда матросы подшучивали над ним. Непросто было преодолеть стену гордости, которая отделяла его от остальной команды, но он старался.