Палатка куда-то исчезла.

На ее месте виднелась громадная лохматая голова.

Филипп увидел перед собой Брэма Джонсона.

Филипп еще не совсем привык к психическим и физическим неожиданностям, которые всегда являются неизбежными спутниками лиц, применяющих закон на Дальнем Севере. Но никогда еще он не испытывал такой тревоги, как теперь, когда, загородив собой узкий вход в туннель, перед ним стоял человек, на которого он охотился.

Первой мыслью его было то, что Брэм смотрел на него уже долго, пока он спал, и что если бы этот отщепенец собирался его убить, то он мог бы сделать это и до его пробуждения без малейших хлопот. Так же быстро он заметил и то, что исчезли его палатка, которой он завесил вход в свою пещеру, и ружье, которым он подпер палатку. Брэм присвоил их себе, пока он спал.

Но не потеря этих вещей и не внезапное и неожиданное появление Брэма так сильно его смутили. Он испугался выражения лица Брэма, его глаз и той таинственной задумчивости, которая светилась в его взгляде. Это вовсе не было высокомерие победителя, осматривающего свою жертву. В его взгляде не было и признака ненависти или вызова. Даже не было в нем ничего враждебного. Пожалуй, это походило на изучение незнакомца человеком, который был полон сомнений и беспокойства или терзался неразрешимым вопросом. Даже сами глаза у Брэма казались Филиппу унаследованными им после целого ряда поколений от какой-нибудь нежной женщины. На лице этого загнанного каторжника они казались чем-то необыкновенно неестественным: это были громадные, серые, прекрасные глаза. И если бы отнять от них его безобразное лицо, то они могли бы привести в восхищение.

Больше минуты ни один из мужчин не нарушал молчания. Филипп схватился за револьвер, но совсем не имел намерения из него стрелять. Затем он понял наконец, что пора уже было заговорить, и начал с самого естественного восклицания, распространенного во всех концах необъятного мира:

– Здорово, Брэм!

– Здравствуйте, месье!

Брэм только пошевелил губами. Голос же его оказался низким и горловым. И вслед за этим, тотчас же, голова его исчезла.

Филипп же немедленно выскочил из своего спального мешка. Через отверстие в его пещеру до него донесся уже другой звук – угрожающее повизгивание волков. Брэма больше не было слышно.

Несмотря на доверие, которое родилось в душе у Филиппа с первого же взгляда на Брэма, он вдруг почувствовал, как вдоль спины у него пробежал холодок, когда он оглядел себя со всех сторон. Он мог стоять в своей берлоге только на четвереньках, при нем остался один только револьвер – и какую же жалкую крысу в ловушке он представит собой, если Брэм вдруг спустит на него своих волков! Каким это будет спортом и для волков, и, пожалуй, для самого их хозяина! Ну, ему удастся убить двух или трех волков, а дальше что? Они набросятся на него, как вихрь, протиснутся к нему сквозь снег, как пловец сквозь воду. Не поступил ли он глупо второй раз? Не усилил ли он Брэма Джонсона, этого тройного убийцу, тем, что так ласково приветствовал его, вместо того чтобы попросту в него стрелять?

Он подполз к выходу из своего туннеля и опять услышал рычание и визг волков. Звуки эти показались ему уже на расстоянии. Тогда он выполз наружу.

Из своей засады он мог видеть только широко расстилавшийся перед ним Баррен и свои вчерашние следы на снегу. Он держал перед собой наготове револьвер, когда вдруг послышался голос Брэма:

– Месье, бросьте револьвер и нож, иначе я разделаюсь с вами. Мои волки еще голодны!

Филипп продвинулся еще больше вперед. Брэм сказал эти слова тихо и неугрожающим тоном, но Филипп почуял в них холодный и невозмутимый приговор к смерти, тем более что при создавшихся условиях считал для себя безумием вступать с ним в бой. В своих волках он имел перед ним не только преимущество, но и полную гарантию успеха. И если бы Филипп хоть немного сомневался в этом и попробовал еще раз поднять револьвер, то его решительность могла бы моментально быть устранена хотя бы всего только тремя волками, которых напустил бы на него Брэм. Это были гиганты, а не звери. И действительно, трое из них выступили вперед; за ними последовали четвертый и пятый, а затем их появилось столько, что они загородили собой горизонт. Все они оскалили клыки, щелкали зубами, выли и выказывали нетерпение. Филипп увидел перед собой десятки пар устремленных на него глаз и невольно подался назад. Он знал, что один только Брэм был в состоянии отозвать их от него назад, но не услышал ни единого его слова, ни единой его команды. Даже в ту самую минуту, когда Брэм поднял свою двадцатифутовую кожаную плеть, лежавшую на снегу, точно свернувшаяся змея, и грозно взмахнул ею над головами животных, он не проронил ни звука. Испугавшись этой плети, волки разбрелись по сторонам, и тогда только вновь послышался голос Брэма:

– Давайте сюда револьвер и нож, иначе я спущу на вас сейчас волков!

Не успели еще замереть в воздухе эти слова, как Филипп уже бросил к нему свой револьвер.

– Получай, сумасшедший! – крикнул ему Филипп. – А вот тебе и нож!

Нож последовал за револьвером.

– Бросить тебе и постель? – спросил он.

Он употреблял все усилия, чтобы не выдать своего страха и казаться веселым. Но он не упускал из виду того, что только вчера стрелял в Брэма и что было бы совершенно безрассудно предполагать, что Брэм не размозжит ему голову, если он окончательно вылезет из своего убежища. То, что Брэм ничего не ответил ему насчет постели, не придало ему большей уверенности. Он повторил свой вопрос еще громче, чем первый раз, и снова не последовало ответа. В полном недоумении он принялся за сворачивание своей постели и при этом не мог удержаться от угрюмой улыбки. В самом деле, если он останется в живых, то как будет доносить своему начальству обо всех этих приключениях? Его рапорты будут представлять собой одну сплошную комедию: как он зарывался в снег, точно для зимней спячки сурок, как его пригласил потом к себе на завтрак человек с дубиной в руке и с целой сворой волков, у которых оскаленные клыки блестели, точно слоновая кость. А он догадывался, что в данном случае не обойдется и без дубины. И действительно, немного спустя, когда он выкинул из своей берлоги свои спальные принадлежности, то увидел, что его догадки были вполне обоснованны. Брэм уже захватил себе и нож и револьвер. На той же самой руке у него висели плеть и громаднейшая дубина.

Улучив удобный момент, Филипп немедля последовал за своей постелью и предстал пред ясные очи Брэма.

– Доброе утро, Брэм!

Его приветствие повлекло за собой целый хор дикого рычания волков, так что у него даже застыла кровь, хотя он и пытался скрыть от Брэма малейшие признаки того, что каждый нерв на его спине испытывал такое ощущение, точно в него втыкали иголки. На этот раз Брэм громко крикнул на них по-эскимосски и стегнул их своей длинной плетью прямо по мордам.

Затем он в упор посмотрел на своего пленника. Зеленые огоньки вспыхнули у него в глазах. Узкие губы сжались еще плотнее. В этот момент он готов был убить. Неосторожное слово, один какой-нибудь лишний жест – и Филипп знал, что конец был бы неизбежен.