События, происшедшие с императорскими поездами на пути Бологое — Псков, отражали борьбу, развернувшуюся между группой Родзянко и Ставкой с одной стороны и представителями Совета с другой. Целью этой борьбы был контроль над литерными поездами и над Государем, а, в конечном счёте, утверждение у власти одной из противоборствующих сторон.

Когда ночью 1-го марта Родзянко решил ехать к царю в Бологое, им был приготовлен текст манифеста об отречении, который, по словам Шидловского, написал Милюков. К сожалению, текста этого проекта манифеста не сохранилось. Однако в самом его существовании сомневаться не приходится. Английский посол Дж. Бьюкенен сообщал 1-го марта лорду Бальфуру, что «Дума посылает в Бологое делегатов, которые должны предъявить императору требование отречения от престола в пользу сына»[1116].

Шидловский утверждает, что этот манифест заключал в себе два абзаца: первый об отречении Государя от престола и второй о передаче его сыну. Разумеется, в проекте манифеста должен был быть ещё и третий абзац об утверждении парламентского строя во главе с Родзянко. Вместе с Родзянко на станцию Бологое должен был отправиться Чхеидзе с вооружённым отрядом от Совета (Чхеидзе именовал его «красной гвардией»), который должен был арестовать императора. Однако в процессе обсуждения этого проекта с Н. С. Чхеидзе и руководством Совета выяснилось, что они соглашаются только на первую часть манифеста, то есть на отречение царя от престола, и категорически выступают против второй его части, то есть передачи престола цесаревичу Алексею. На это в свою очередь Родзянко и Шидловский заявили, что такого отречения они Государю не повезут, «так как считают невозможным предложить ему бросить престол на произвол судьбы, не указывая преемника»[1117]. На самом деле подлинной причиной этих слов Родзянко была вовсе не забота о судьбе русской монархии, а чёткое понимание, что простое отречение, без передачи престола малолетнему наследнику, будет означать окончательное утверждение у власти Совета.

Выслушав отказ, Чхеидзе заявил, что в таком случае они Родзянко никуда не пустят. Наметилось явное противостояние между группой Родзянко и Советом. Скорее всего, именно в этот момент на имя Родзянко из Ставки поступила следующая телеграмма начальника штаба генерала Алексеева. В этой телеграмме за № 1845 Алексеев извещает: «По полученным сведениям литерные поезда не пропускаются на Дно и дальше. Последняя мера […] совершенно недопустима. Прошу срочного распоряжения о безотлагательном пропуске литерных поездов»[1118].

Судя по тому, что в этой телеграмме речь идёт о недопущении литерных поездов в Дно, то можно сделать предположение, что она отправлена до 15 часов.

Читая эту телеграмму, можно сделать вывод, что генерал Алексеев возмущён действиями Родзянко. Однако следует обратить внимание на время рассылки этой телеграммы главнокомандующим фронтами. Главнокомандующему Северным фронтом копия телеграммы была послана в 20 ч. 45 м., главнокомандующему Западным фронтом — в 21 ч. 18 м., главнокомандующему Юго-Западным фронтом — в 21 ч. 59 м., командующему войсками в Румынии — в 4 часа 40 м. утра 2-го марта[1119].

Когда Алексеев рассылал эти копии по фронтам, литерные поезда были уже в Пскове. Какой смысл был в этой рассылке с требованием пропустить литерные поезда «в Дно и далее»? Может быть, Алексеев не знал, что поезда прибыли в Псков? Как свидетельствуют документы — знал. Уже в 19 часов 43 минуты во время разговора по прямому проводу генерал Лукомский, находившийся в Ставке, на вопрос генерала Квецинского, находившегося в штабе Западного фронта, «где находится в данную минуту Государь», ответил: «Государь в данную минуту в Пскове»[1120]. А позже начальник штаба Северного фронта генерал Ю. Данилов доложил Алексееву: «Оба литерных поезда в Пскове»[1121].

Лукомский постоянно общался с Алексеевым, и предположить, чтобы генерал-квартирмейстер штаба не доложил своему непосредственному начальнику о том, что в Псков прибыл император — невозможно.

Для чего же Алексеев рассылал свои запоздалые телеграммы командующим фронтами? На наш взгляд, рассылка была делом вторичным. Она преследовала двоякую цель: обозначить линию Ставки, что контроль за литерными поездами принадлежит военному руководству, и обозначить «монархизм» Алексеева, который 1-го марта 1917 года всё же не был полностью уверен в окончательном низложении императора Николая II. Но главная задача телеграммы, посланной Родзянко, заключалась совсем в другом. Наверняка, её отправление было оговорено Алексеевым с Родзянко заранее. Задача телеграммы была помочь Родзянко в его противостоянии с Советом. Алексеев пишет Родзянко, но его угрозы и возмущение относятся явно не к нему. «Высшие чины и армия, — телеграфировал Алексеев, — свято выполняют в своей массе долг перед Царём и Родиной согласно Присяге»[1122].

Этот тон был аналогичен всем воззваниям Родзянко, который до конца соблюдал монархическую риторику, прикрывавшую заговорщическую деятельность. Получив подобную телеграмму, Родзянко мог показать её Чхеидзе и его советским соратникам, с намёком, или даже прямой угрозой, что армия придерживается его, Родзянко, линии. Отказ от линии, или противодействие ей, мог бы означать для Совета, что верхушка армии примет сторону Родзянко, а это могло бы означать, что Ставкой будет предпринята реальная, а не бутафорская попытка навести в Петрограде порядок. Конечно, Алексеев на этот шаг, скорее всего, не пошёл бы, так как слишком много его связывало с людьми из левого крыла. Но попугать таким развитием событий он мог. Во всяком случае, когда член Исполкома Совета Н. Н. Суханов (Гиммер) заявил, что «Родзянко пускать к царю нельзя», то из правого крыла Таврического дворца «для урегулирования вопроса был прислан некий полковник»[1123].

Вполне возможно, что этот «некий полковник» и зачитал членам Исполкома телеграмму генерала Алексеева. «Через короткое время, — вспоминает Суханов, — в комнату влетел бледный совершенно истрёпанный Керенский. На его лице было отчаяние. «Что вы сделали?.. — заговорил он прерывающимся, трагическим шёпотом. — Родзянко должен был ехать, чтобы заставить Николая подписать отречение, а вы сорвали это… Вы сыграли на руку монархии»[1124].

Керенский понимал, что начинать противостояние с армией на подконтрольной ей территории — невозможно. Поэтому весь вопрос с отречением надо было бы решить до попадания литерных поездов на эту территорию. Последней станцией, на которой это было возможно, являлась станция Дно. Если бы Совет согласился с проектом манифеста Родзянко и выделил бы своих депутатов во главе с Чхеидзе, против чего Родзянко, Шидловский и остальные совершенно не возражали, то отрёкшийся и арестованный царь был бы доставлен в Петроград главой Государственной Думы в окружении отряда Исполкома Совета. Конечно, для Керенского это был не