— Чарлз Арчер? Вы его знаете, доктор Тул? — спросил Лоу.

Тул помотал головой.

— Чарлз Арчер, — повторил Лоу, — где живет этот Чарлз Арчер? — и сделал знак Тулу, чтобы тот молчал (Тул как раз собрался заговорить).

— Здесь… здесь в городе… в Чейплизоде, немного выше по реке, под… под… вымышленным именем, — отозвался Стерк.

И когда он произнес имя, Лоу с Тулом молча обменялись пристальным мрачным взглядом, который был поистине страшен.

Похоже, мистер Дейнджерфилд до тонкостей разобрался в характере Зикиела Айронза. Приходский клерк всерьез преисполнился решимости сделать отважный шаг, на какой толкал его достопочтенный джентльмен. По натуре своей Айронз не отличался расторопностью. Стоило какой-то одной мысли засесть у него в голове — и для другой места там уже не оставалось. Из боязливости он подолгу строил каверзы втихомолку, однако раздразненное до определенной степени малодушие могло зажечь его яростью и подвигнуть, доведенного до крайности, на самые отчаянные поступки.

От калитки Медного Замка, где состоялась его беседа с мистером Дейнджерфилдом, Айронз направился к деревне. Принятие присяги он отложил до восьми утра: мера эта и без того явно запоздала во всех отношениях, но была необходима для дачи показаний viva voce,[75]когда клерка, наряду с прочими свидетелями, вызовут на допрос в преддверии судебного процесса по делу Чарлза Наттера. Узловатыми пальцами Айронз стискивал в кармане серебряную монету, полученную им от мистера Пола Дейнджерфилда, и всю дорогу прошагал с каменным лицом, выражавшим мрачную сосредоточенность, и ни разу не поглядел по сторонам.

По старой привычке ноги Айронза, завернувшего за угол, привели его к дверям «Дома Лосося»; через улицу, почти напротив «заведения», сквозь раскидистые ветви мерцали огни в окнах «Феникса». Айронзу не без внутреннего содрогания припомнились Мельницы; потом мысли его скользнули, не задерживаясь, мимо Медного Замка. Он осмотрелся вокруг. За мостом, под кровлей Вязов, царило благоговейно-целомудренное безмолвие смерти. Видневшийся слева дом из серого камня таил в себе доктора Стерка — свидетеля с опечатанными устами, жертву загадочных происков Чарлза Арчера; далее простиралось кладбище с мирной церквушкой, в склепе которой покоился безымянный гроб. Все окружавшее Айронза ничуть не радовало и не вселяло в душу даже слабого утешения. Айронз злобно сдавил монету — сувенир Дейнджерфилда — и заскрежетал зубами.

— Меня словно со всех сторон обложили. Поскорей бы выпутаться! — измученно пробормотал он и перешагнул порог трактира.

Внутри ничего особенного не происходило. Три приятеля — поставщики Смитфилда или какие-то иные торговцы — шумно толковали за выпивкой о ценах и вероятной прибыли; еще один дородный малый, с трубкой в зубах, потягивал у огня пунш из большого стакана.

— Ох, вы ли это, мистер Айронз, да вас ли я вижу? — засуетилась хозяйка. — Где ж это вы пропадали так долго?

— Дела, миссис Моллой, дела.

— А вон ваше место у очага, мистер Айронз, поджидает вас — чуть не месяц пустует, а то и больше… Вечер-то какой выдался студеный! Мы уж ломали себе голову, ломали — куда это вы запропастились? Давненько же вы к нам не заглядывали.

— Благодарствуйте, мэм. Трубку мне и стакан пунша.

Айронз никогда не бывал особенно речист, и в его лапидарности миссис Моллой не усмотрела ничего необычного. Она живо протерла тряпкой столик; Айронз уселся за ним, поставив ногу на решетку очага, и, опершись локтем на колено, неспешно раскурил трубку.

Со стороны могло показаться, что Айронза охватила задумчивость, однако отсутствующее выражение лица и рассеянный взгляд свидетельствовали скорее о гнетущей его исподволь тяжкой меланхолии. Ход мыслей клерка обычно не отличался связностью или отчетливостью; мрачная апатия, зачастую его одолевавшая, внешне проявлялась мало; изредка, правда, он позволял себе зловещие выходки, но, как правило, сохранял угрюмую скованность.

Компания за соседним столом потребовала еще выпивки; тучный джентльмен, расположившийся напротив Айронза, выколотив трубку, вмешался в общий разговор, который сделался еще более отвлеченным и беспорядочным, однако Айронз слушал его вполуха. Любопытство одолевает праздных; душа, отягощенная заботами, поглощена собой. И все же приходский клерк выказал признаки внимания, когда один из пирующих — добродушный, но огорченный на вид джентльмен в парике соломенного цвета, полнолицый и багровощекий, — сунув руку в карман плисового кафтана и откинувшись на спинку стула, затянул унылый напев, весьма смахивающий на псалом. Айронз бросил взгляд на певца и отхлебнул еще глоток: зазвучавшая баллада — неуклюжая, с хромающими рифмами — обладала для клерка неизъяснимой, хотя и раздражающей притягательностью. Начало было таким:

Поблизости от Баллимуни,

В темном лесу глухом,

Попутчик старого Тима Руни

Зарезал его ножом.

Кошелек взял, шляпу и шарф,

И молитвенник прихватил,

И по лесу, будто свирепый дикарь,

За ноги труп волочил.

Мертвеца он в тинистый ров спихнул —

На четыре фута в ил,

Грудой камней труп закидал

И глиною завалил.

Тут менестрель сделал паузу и надолго припал к пивной кружке. Айронз беспокойно и с явным неодобрением покосился на него через плечо, однако увидел только широкое дно сосуда. Клерку ничего не оставалось, как слушать продолжение, которое не замедлило последовать:

«Лежи, Тим Руни, лежи, старина, —

Из трясины тебе уж никак не встать:

До Второго пришествия, с топкого дна,

Ты не будешь мне досаждать».

Отправился в Драмгул, в трактир зашел,

Устроился у огонька.

Глядь, рядышком — призрак:

«Ты, Шеймас, осел!

Не скрыться тебе от дружка.

Тут клерк выпрямился во весь рост и впился испытующим взглядом в певца, который вновь счел необходимым промочить горло. Глаза Айронза пылали гневом, но ни о чем не подозревающий солист возобновил свое повествование:

Твоя тайна восстанет из мрака болот,

Под камнями ей не улежать.

За тобою всюду она пойдет,

Будет холодом в ухо дышать.

За молитвой, на танцах, утром и днем,

На поминках, на ярмарке, за игрой,

При уходе твоем и возврате твоем

До смертного часа я буду с тобой.

— Долго это еще будет продолжаться? — возопил Айронз.

Мучимый жаждой вокалист в алом плисовом кафтане в очередной раз, как он выразился, «прочищал свисток», однако один из его сотрапезников откликнулся без особой учтивости: