ветреный день. Лист мгновенно оказался исчеркан, усеян кляксами, в нескольких местах перо проскребло его насквозь. Слов не было. А если были, то сплошь не те – громкие, вычурные. И все, как одно, лишние. Незачем кому-то знать, чем в действительности закончилась эта история. Феникса, которого люди ждали двенадцать лет, никогда не существовало: вместо него был только он, Рик Жаворонок – обыкновенный мальчишка, каких в Эверране тысячи. Но люди придумали себе великого героя и будут верить в него до конца. Им так проще, что ж тут поделаешь? Им плевать, как все будет на самом деле. И уж тем более незачем кому-то знать о том, как ему страшно в эти проклятые секунды.

…но, Небесные горы, как страшно…

С отвращением взглянул на единственную не зачеркнутую строчку и, скомкав листок, поднес его к свечному огоньку. Пусть пламя знает, и довольно.

Руку обожгло, и боль слегка отрезвила Жаворонка. Не время сходить с ума. Всего-то и осталось продержаться, что три четверти часа. Он не мог знать точного времени, когда на небе появится комета, – знал только, что после полуночи, а сейчас время перевалило за одиннадцать. Чудилось, будто сжатый в кулаке бутон жжет кожу… Выпить эту дрянь сейчас или в полночь – казалось бы, какая разница? Но Жаворонок упрямо ждал. Даже если все решения уже приняты, а эти минуты ни беса ему не принесут, кроме тоски и страха… Это его минуты.

В последний раз огладил дымчато-серый кошачий мех и вышел из комнаты. Он не будет писать писем и ничего не расскажет Нейду, но, бесы дери, имеет он право хотя бы попрощаться с этим человеком?! Ну пусть не в открытую, а просто так… Найти повод, заскочить, перекинуться парой слов. Жаворонок чувствовал острую потребность еще раз увидеть принца живым, не таким, как в том страшном видении, которое вот-вот должно было сбыться. Должно, но теперь никогда не сбудется, потому что решение принято, а ядовитый бутон жжет кожу.

Нейда он застал за работой с бумагами, сказал, будто пришел удостовериться, что принцу ничего не нужно. Ну мало ли, порезы там опять кровоточат или еще что… А тот будто почувствовал тревогу преступника не хуже Волчонка, смотрел растерянно и почти испуганно. Рик уселся напротив, по-хозяйски забрал из загрубевших пальцев чашку с твелем и вдруг понял, что впервые за долгое время может нормально смотреть на принца. Теперь, когда Рик больше не должен был таскать за пазухой его смерть, на душе вдруг стало бесовски легко – вопреки всему.

Странная эта легкость рвалась наружу, просачивалась в нехитрый вечерний треп. Говорили о налогах, обстановке в приграничных феодах и о новой моде на глубокое декольте у женщин, пришедшей из Ирея, – должно же было оттуда хоть раз прийти что-то хорошее. О ненавистной драке у моста. О Баррене и почему-то о Гайде… Обо всем говорили, кроме разве что Риковой магии и треклятого пророчества. Впрочем, того, что наболтал Жаворонок и так с лишком хватило бы на повешение: он не стеснялся крепких выражений, рассуждая об указах Сэйграна Ивьена. Но принц против обыкновения не одергивал… Они бы долго могли так просидеть, только часы в углу неумолимо отсчитывали последние минуты до полуночи, и некуда было деться от мерного постукивания шестеренок. И тянуть дальше было некуда.

Оборвал фразу на середине, сослался на усталость, сказал, что хочет спать. Альвир, отчаянно пытаясь скрыть сожаление, кивнул. Он вообще редко на чем-то настаивал и почти никогда не пытался приказывать. Хотя…

– Рик, – оклик застиг Жаворонка у самой двери.

Вздрогнул, остановился. Обернулся с идиотской какой-то надеждой.

Задержи. Заставь остаться, ты же принц, ты можешь! И тогда моя совесть будет чистой, я сделал, что мог… Не оставляй мне выбора!

– Слушай, может, посидишь еще полчасика? Настроение какое-то… не знаю… Муторно, – Альвир неловко развел руками и добавил совсем тихо: – Прошу тебя.

Рик сглотнул.

– Я… – голос – паскуда!.. Совершенно не желал повиноваться хозяину. Пришлось откашляться. – В другой раз, ладно? Сейчас мне надо идти.

Сказал и торопливо захлопнул за собой дверь – чтобы, не приведи небо, не обернуться.

В другой раз… Насквозь лживые эти слова обожгли глотку почище альдорской воды. Небесные горы, как же это, оказывается, тяжело – уходить насовсем и чувствовать чей-то взгляд меж лопаток. Наверно, нечто подобное испытывал Гайд, когда его уводили стражники, а в спину смотрел с обидой и недоумением тринадцатилетний Рик Жаворонок.

Зря он к принцу сунулся, ох зря… Нужно было уходить из замка, может, тогда его труп вовсе не нашли бы. Решили бы, что клейменый преступник все-таки стырил что-нибудь шибко ценное и ударился в бега… А теперь не успеть.

В запасе оставались считанные минуты. Все, что он смог – выйти на открытую галерею: почему-то это казалось ужасно важным – видеть небо над Эверрой. Спокойное, звездное… В нем не место крылатому демону и языкам густого черного дыма. А потом пробили часы на северной башне – грохот в клочья разодрал тишину весенней ночи, отозвался в левом подреберье тупой ноющей болью. Полночь. Боги, лишь бы Орвик не ошибся насчет яда… Он говорил, что подействовать должно через каких-нибудь пять минут.

Некоторое время он даже не мог проглотить треклятый бутон, до того пересохло горло… Показалось или небо где-то на северо-востоке действительно светлеет, подсвечивается рыжим? И свет этот все ярче, ярче… Небесные горы, неужели Рик все-таки не успел, неужели вот сейчас все и случится?!

По горлу, а затем и по всему телу поползло странное, незнакомое онемение – сначала едва ощутимое, а затем отчетливое, тяжелое. Не устоял и плашмя рухнул на замковые плиты – хотел сгруппироваться, да тело подвело. Запоздало пришла паника. Наверно, он только теперь до конца понял, что сделал. Сколько у него теперь – минуты четыре? Небесные горы, как мало для жизни… Как много для агонии!

Страшное выходило сочетание: душа мечется и бьется, а сведенное судорогой тело остается неподвижным. Всколыхнулась и тут же опала волна силы – как будто и магия больше не принадлежала ему. Воздух проталкивался в легкие все с большим трудом, казалось, можно почувствовать, как вздуваются и темнеют жилы на шее.

И все, что еще осталось Рику Жаворонку, – смотреть вверх, в ночное небо, которое продолжало светлеть – быстро, неумолимо… Но темнота перед глазами сгущалась еще быстрее. Она надвигалась со всех сторон, образуя подобие туннеля, который все время сужался, у Жаворонка не возникало сомнений, куда он может вести… Белогривый Лант[15] не выведет к Небесным горам