того все обо мне знаешь. Читала мысли по одному только взгляду, размышляла о том, что мне может показаться еще неясным в самой себе, и отвечала своими медовыми глазами, а мне не хотелось отрываться от их тягучей сладости.

Просто знай, что в случившемся нет твоей вины. Ты была единственным человеком на этой огромной планете, который действительно мог меня понять и видел насквозь, даже самую тонкую косточку какого-нибудь позвонка, и я бы рада довериться тебе полностью, но как видишь… Мне стало страшно. Я подумала вдруг, что ты идеальна во всем, а мне далеко еще до этой воображаемой отметки, и ты рассмеешься или только грозно осудишь — не знаю даже, вот только я потеряла саму себя, пытаясь стать подражанием чего-то высшего и прекрасного. Невозможно дарить улыбку каждому, кто ее от тебя требует, Хлоя — пожалуй, это именно то, что человек понимает слишком поздно и стремится всем как можно скорее рассказать. Думаешь, те великие мыслители и философы, лица которых мы перечеркиваем карандашами в школьных учебниках, и вправду сказали заключенные в витиеватые рамки слова со спокойными выражениями? Пожалуй, если я представлю, что какой-нибудь бородатый мужчина в полурваной простыне произнес монолог о любви или ценности чувств, держа в одной руке бокал с ядом, а другой прижимая к сердцу свои письменные труды (которые вынуждены будут погибнуть так же величественно и громко, как он сам) — это окажется больше похоже на жестокую правду.

Милая Хлоя, я знаю, тебе сейчас тяжело, так же, как и всем им. И мне хотелось бы броситься к тебе прямо в этот поздний час, крепко-крепко сжать тебя в объятиях и расцеловать, вот только не хочу попросту будить. Ведь ты ни о чем еще не догадываешься. Не подозреваешь даже, лежа в уютной постели, что в соседней комнате я пишу свою прощальную записку, и все будто бы как обычно — кружка горячего шоколада, два фантика и небольшая черничная печенька, которой ты меня угостила перед ужином — но я уже исчезаю, перенося последние свои мысли на бумагу. Пожалуйста, обещай мне, что будешь самой сильной в Масачусетсе, да и во всех штатах Америки тоже, что не позволишь сломать себя игре чувств, а будешь до конца бороться с ними и становиться от этого еще крепче духом. Влюбись, ведь что может быть лучше бесконечных приятных тревог влюбленной девушки; побалуй себя тем самым мятным коктейлем в Старбаксе, который ты давно уже хотела испробовать и все никак не находила недостающего цента; забреди в парк аттракционов и ощути себя снова беззаботным ребенком, чья голова кружится от радости и хлещущего по горячим щекам ветра, а горло срывается в восторженном крике радости. Сделай так, чтобы никто не мог похитить эту искру из твоего сердца, и тогда всю оставшуюся жизнь ты будешь проживать так, словно впервые открыла глаза и увидела рассвет Бостона.

*** Джек ***

Признаться честно, никогда не думала, что мы станем близки настолько, что я и тебе посвящу отдельную часть прощальной записки, а все же мне есть, о чем сказать. Я долго гадала, как бы правильнее выразить томящуюся в голове мысль, обыграть ее полу-красочно, полу-грустно, и вот мое признание тому Джейкену, который поселился в сердце навсегда и столько раз заставлял его надрываться в радости и рыданиях.

Я хотела помочь тебе, правда, и делала для этого все возможное, но… усилий оказалось недостаточно, верно? Меня недостаточно… Поначалу мне было страшно даже, ведь я думала, что ты в меня влюблен, но потом спросила себя: «Рэй, как ты можешь задумываться о таких глупостях? Когда любишь, показываешь лучшую часть себя, отдаешь все, что имеешь, и чувствуешь в животе тех бабочек, которых все с таким восторгом описывают в любовных романах. А что мы? Быть может, я и успела влюбиться в то, что ты так тщательно скрывал и не желал мне показывать, и все же это ни капли не то, а другое, знаешь… Это как кофе с молоком, и его можно разделить на двоих, утопая в нежности момента, а мы с тобой пили, машинально протягивая руки к остывающей кружке и делая крошечные глотки горьковатого напитка, в то же время думая о своем и не говоря ни единого слова в течение многих часов. Или те же самые объятия, в которых одни находят ласку и чувства, а мы лишь поделились тем, что было крайне необходимо обоим; как будто что-то хорошее переселилось из одной груди в другую, и каждым сумел почувствовать это уютное тепло, разливающееся по уставшему телу». Правда, я выразила это немного другими словами, но смысл сохранить удалось и здесь, в этом ничтожном клочке бумаги, который ты может даже и не увидишь из-за предусмотрительности моих близких. Но я уверена, тебе и так все известно, Джейкен. Даже чуть больше нужного, но речь сейчас не о том.

Говоря совсем откровенно, мне было с тобой слишком сложно. Ты закрывался и буквально кричал о помощи; а мне ничего не оставалось, кроме как смотреть издалека, потому как выстроенная тобой же стена мешала сделать лишний шаг навстречу. Надеюсь, ты сможешь разобраться со всем ужасом, преследующим тебя несколько последних недель некогда чудной и замечательной осени, и, если действительно почувствуешь себя лучше — дай мне знать. Позвони или приготовь печенюшки с предсказаниями, и тогда я обещаю, что ты развернешь ту самую бумажку, скрученную в тугую трубочку, и прочтешь все необходимые слова, хрустя песочным тестом и роняя мелкие крошки на пол. Только не вздумай снова возвращаться в тот день, когда мне пришлось оставить сидящего в куче мусора парня, заедающего собственные эмоции и не видящего прелестей окружающей его жизни — иначе все будет напрасно, понимаешь, а я… Я вряд ли смогу осудить тебя простой шуткой.

У меня осталось пожелание только одному тебе, хоть ты наверняка в нем не нуждаешься так же сильно, как в очередной встрече с оставленным в октябре «рыжиком». Обращайся туда иногда, как к чему-то легкому и светлому; вспоминай пудинг с самым вкусным кофе без сахара во всем мире; думай о лесе, куда мы забрели случайно и так много друг другу сказали простым молчанием; но только самую малость, не больше двух или трех раз за долгий год нашего расставания. Все изменится, Джейкен, так быстро, что ты не успеешь этого заметить, как бы не старался подмечать происходящие вокруг события и их детали. Сам поменяешься, как и люди, с которыми ты обмениваешься