Перед тем как я поднялся и заговорил, мои Реувен, и Шимон, и Леви, и Иегуда, и все другие из старого Дома учения уже начали читать дневную молитву, а к тому времени, когда я кончил говорить, они кончили минху. И тут послышался голос, читающий кадиш. Я оглянулся и увидел, что это Даниэль Бах стоит, опершись на свою деревяшку, и возносит поминовение. Голос его поднимался и дрожал. Значит, душа его все же проснулась помянуть погибшего брата в день его смерти. И все собравшиеся ответили ему словом «Аминь».

Но уже послышался звук приближающегося поезда. Он подходил к станции с пыхтением и свистом. Наконец подтянулся совсем и остановился против вокзала. На платформу вышел Резинович, помахал своим платком и мелодично пропел: «Шибу-у-уш!»

Этим составом приехали несколько крестьян и один еврей, похожий издали на Элимелеха-Кейсара. А может, это он и был, только какой-то постаревший и согбенный. Даже Фрейда, его мать, в конце своих дней выглядела моложе.

Все провожающие столпились вокруг меня, стали пожимать мне руку и прощаться со мной с выражениями братской любви и дружбы. Я поцеловал моего друга Йерухама и моего друга Кубу, поднялся в вагон и встал у окна — лицо мое вместе с ними, а глаза — уже внутри себя. Резинович опять поднял платок — на сей раз, чтобы отправить поезд, — а я все смотрел и смотрел на своих братьев, моих соплеменников, моих соотечественников, которые стояли тесной группой и неотрывно глядели на меня. Поезд тронулся и стал набирать скорость, а они стояли все так же недвижно. И я подумал: «Если Господь удостоит их взойти в Страну Израиля, мы еще свидимся друг с другом».

Два дня спустя я прибыл в порт Триест и встретил там свою жену и детей, которые постарались приехать туда в тот же день, что и я, чтобы попасть на один и тот же пароход и вместе взойти в Страну. Я поцеловал их со словами: «Благословен Господь, воистину благословен Он, что мы наконец добрались сюда». Жена ответила мне: «Итак, мы возвращаемся в Страну Израиля?» Я только покачал головой, но ничего не сказал, потому что у меня от волнения перехватило горло — как у человека, который вдруг увидел исполнение всех его желаний.

Пять дней мы качались на волнах. Воздух был чист, и море не бушевало, так что плавание проходило покойно. Было явственное ощущение, что мы с каждым днем приближаемся к Стране Израиля и с каждым днем Страна Израиля приближается к нам. Нет таких слов и нет такого пера, чтобы описать это радостное ощущение. На корабле было полным-полно евреев — пожилых и молодых, мужчин и женщин. Некоторые возвращались с Сионистского конгресса, некоторые — с разного рода конференций. Кто возвращался с заграничных пляжей, а кто — из заграничных лечебниц. Те — с востока и запада, а эти — с севера и юга. Одни — из развлекательного путешествия, другие — из праздничной поездки. Те — просто из поездки, а эти — из поездки обычной. Кто-то ехал возобновить проездные документы, а кто-то — чтобы тут же уехать снова. Были такие, что говорили по-русски, или по-польски, или по-венгерски, или по-румынски, а были такие, что говорили по-немецки, или по-испански, или на идише, или на английском — кто на английском английском, кто на американском английском, а кто и на израильском английском. Были даже такие, которые говорили на иврите. И все они сидели, раскинувшись на раскладных стульях, и глазели на новых иммигрантов, которые плясали и пели от радости.

Среди новичков был и наш Цви из той молодежной группы, к которой я ездил в деревню, первый раз один, а второй — с Даниэлем Бахом. Все те дни, что мы плыли, Цви только и делал, что радовался, потому что сумел наконец обратить мысль в действие и теперь приближался к Стране Израиля. От радости он не переставал плясать, как будто танец был для него источником жизненной силы. А в свободное от танцев время то и дело подходил ко мне и рассказывал о своих оставшихся в деревне товарищах, повторяя, что хоть их немного, но их работа уже заметна, даже крестьяне отзываются о них с похвалой, и пусть не всегда аккуратно им платят, но ведь сам труд и есть плата за труд. Как-то посреди одного такого разговора он вдруг спросил, не голоден ли я, а когда я удивился вопросу, он засмеялся и сказал, что вспомнил тот праздник Шавуот, когда у них украли продукты и мы все остались голодны.

От этой группы в деревне наши разговоры перешли к другим таким же группам в Польше, где парни и девушки работают и готовят себя к жизни в Стране, и тут мы вспомнили Хану, дочь нашего праведника рабби Хаима, мир памяти его, которая пока еще осталась в галуте и ждет, когда Цви вызовет ее. Я спросил его: «А ты, как ты получил разрешение на въезд?» Он положил руку на сердце и сказал: «Вот тут мое разрешение». Я почему-то решил, что этот жест означает, что его разрешение лежит в его нагрудном кармане, и не стал переспрашивать. Время, однако, показало, что дело обстояло, увы, иначе.

Но оставлю пока Цви и вернусь к своим делам и к своей семье. Мы с женой тоже взяли напрокат два раскладных стула и сидели, разговаривая обо всем, что приходило в голову и попадало на язык. А приходило многое, целая книга не уместила бы всего. Но в основном мы говорили о тех днях, которые провели за границей, вдали друг от друга, и о тех днях, которые ожидают нас в Стране. И обо всем этом мы тоже говорили так много, что не вместили бы и многие тома.

Жена сказала: «Под конец мне надоела эта жизнь за границей. И вроде бы я ни в чем не нуждалась, родичи старались сделать наше пребывание у них максимально приятным. А все же мне не хватало Страны Израиля».

Я повернулся к детям: «А вы, чего вам не хватало?»

Тут мне вспомнился тот немецкий раввин, которого они учили, как будет «табуретка» на иврите, и я решил оправдать его в их глазах, поскольку был в хорошем настроении: «Понимаете, этот раввин — он просто витает в небесах и поэтому не обращает внимания на такой низкий предмет, как табуретка. Но разве вы не слышали, как он прославляет народ Израиля, как он говорит, что Израиль — это свет для народов?»[285]

Моя дочь воскликнула: «Папа, что ты такое говоришь, ведь он сравнивал Израиль с древними греками!»

Я сказал: «Ну и что в этом плохого? Древние греки были умный и рассудительный народ».

Дочь засмеялась: «Но ведь они поклонялись идолам!»

Тут вмешался мой сын: «Ну и что тут такого? Люди делали себе кукол и играли с ними. А ты разве не играла с куклами?»

«Я играла, когда была маленьким ребенком, — сказала дочь. А они делали это, даже когда были уже взрослыми людьми».

«У тебя хорошая логика, дочка, — похвалил я ее. — А теперь расскажи, что ты делала все это время за границей. Ты кончила читать рассказы из Библии?»

Дочь возмущенно ответила: «Ты смеешься, папа? Я учила Пятикнижие, а не всякие сказки!»

Пока мы разговаривали, вокруг нас собралось несколько человек. Они прислушивались к ответам моих детей и расхваливали их ум. Я подумал: «Когда ребенок говорит что-то умное, нужно остановить его, пока он не скажет какую-нибудь глупость». Поэтому я прервал свои разговоры с детьми и затеял беседу с собравшейся компанией. Я заговорил о воспитании поколения и о тех нынешних методах обучении Танаху, которые превращают священные письмена в обыденный текст. Некоторые соглашались со мной, другие думали иначе, и я рассказал им для иллюстрации историю того старика, который услышал рассказ о царе Давиде и Батшеве и пошел домой рассказывать об этом своей жене. Все стали смеяться, да так громко, что слышно было, я думаю, на другом конце корабля, но, как это обычно бывает с людьми, никто не извлек из этого никакой пользы.