В наше время посткритическая библеистика цветет пышным цветом, питаемая политическими, социально-научными и постмодернистскими прозрениями, и уже давно оставила прежние заботы о датировках и литературном развитии текстов: теперь на ее повестке дня – просто так называемая Теория [55]. Как и канонический подход, но с совершенно иными заботами, она обращает внимание на текст в том его виде, в каком он предстает перед нами, и в той или иной мере равнодушна к тому, что скрыто за ним. Ряд самых утонченных литературных прочтений можно найти в трудах Поля Рикёра (1913–2005) [56]. В представлении Рикёра традиционная критика тревожится лишь о том, чтобы проникнуть за текст; его же интерес – читать «перед текстом», иными словами, так, чтобы текст связывался с современными проблемами и интересами.

Все эти типы посткритической интерпретации, возможно, напомнят нам о святоотеческих, раввинских и средневековых трактовках. В каком-то смысле колесо совершило полный оборот, и мы снова вернулись туда, где были, прежде чем вольные духи – Спиноза, Реймарус, Штраус – приступили к работе над Библией. Конечно, ни в коем случае нельзя говорить, будто все библеисты довольствуются лишь посткритическими трактовками любого рода: традиционная критика тоже процветает, и даже теория о четырех источниках Пятикнижия (JEDP) обретает новую жизнь в Израиле и в Северной Америке, причем совершенно нет чувства того, будто интерес к ней выходит из моды [57]. И, наверное, можно с уверенностью сказать, что библеистика вошла в поистине плюралистическую фазу.

В 2011 году свершилось знаменательное событие: минуло ровно четыреста лет с того дня, как вышла в свет Библия короля Якова. На мероприятиях, устроенных в честь юбилейной годовщины, все говорили, наверное, только о том, сколь превосходен в этой версии английский язык и сколь много он внес в развитие своего современного собрата [2]. Время от времени похвалы доходили до абсурда: я даже слышал, как кто-то предположил, что именно переводчикам короля Якова мы обязаны чудеснейшей фразой «Да будет свет!» – хотя очень сложно придумать, как еще адекватно перевести эту фразу с иврита. Иногда в мою душу закрадывались подозрения, и мне казалось, будто некоторые на самом деле считали, что переводчики и впрямь написали Библию, как если бы она была не древним текстом, переведенным на английский, а истинным творением англичан яковианской эпохи. Да, Библия короля Якова оказала невероятное влияние на англоязычную литературу, но нам бы стоило почаще напоминать себе, что сама Библия существовала задолго до того, как кто-либо в Англии решил ее перевести.

Идея, согласно которой часть Нового Завета может представлять собой греческий перевод арамейского оригинала, порой возникала в академических спорах [3], но, как правило, ее не рассматривают, поскольку она крайне маловероятна. Все апостольские послания явно создавались на греческом, да и в Евангелиях – пусть даже в их греческом присутствуют семитские конструкции и потому возникает впечатление, что их авторы знали и арамейский – ничто не свидетельствует о том, будто их переводили с семитского языка. Конечно, изречения Иисуса изначально произносились на арамейском; об этом мы читали в главе 6. И когда кому-то хочется настоять на точной формулировке тех или иных фраз – скажем, таких, которые имеют отношение к разводу и браку – этот кто-то должен вспомнить, что у этих фраз – арамейское происхождение (см. главу 12). Апостол Павел порой цитирует арамейские слова, которые, очевидно, все еще были в ходу в основанных им церквях: в число этих слов входят, скажем, такие, как авва («отец», Гал 4:6) и маранафа («Господь грядет», 1 Кор 16:22). Но в качестве свода книг Новый Завет впервые оформился на греческом, так что в целом – это не перевод.

Впрочем, традиция библейского перевода предшествует тому времени, когда был написан Новый Завет. Первый перевод Еврейской Библии был завершен в III веке до нашей эры в Египте. Евреи, жившие общинами – потомки тех, кто ушел в Египет после разрушения Иерусалима в VI веке до нашей эры – к тому времени бегло говорили по-гречески, но многие уже с трудом умели читать на иврите, и им требовался греческий вариант хотя бы Пятикнижия (Торы), чтобы читать его в синагогах наряду с еврейским оригиналом, а может быть, и вместо него. Мы можем быть уверены лишь в том, что тогда было переведено Пятикнижие; возможно, переводы других книг появились в следующем столетии, хотя к наступлению той эпохи, когда новозаветные авторы цитировали Ветхий Завет на греческом, на этом языке уже были доступны все библейские книги.

Возможно, те практические цели, ради которых перевод требовался довольно большой общине александрийских евреев, уже разучившихся свободно говорить на иврите, в достаточной мере объяснят происхождение греческого перевода Еврейской Библии. Но есть и в чем-то легендарная версия о его истоках, и документ, в котором она приведена, озаглавлен как «Письмо Аристея Филократу» и датирован II веком до нашей эры. Документ этот притязает на право считаться отчетом очевидца о том, как совершался перевод. В нем сказано, что египетский правитель, Птолемей II Филадельф, решил собрать все книги, что были в мире, в Александрийскую библиотеку (поистине, библиотека в Александрии в более поздние времена была одним из чудес света, своего рода исследовательским университетом). Помимо прочего, он возжелал обладать книгами евреев, переведенными с их «странного языка» на греческий. С этой целью он написал в Иерусалим первосвященнику Елеазару и попросил прислать ему ученых людей для совершения перевода и исправления ошибок, закравшихся в текст Торы. В каждом из двенадцати колен Израилевых выбрали по шесть человек и отправили их в Египет; эти семьдесят два переводчика справились с работой за семьдесят два дня и завершили ее в полном согласии. Именно от греческого слова, обозначавшего «семьдесят», и пошло название этой версии – Септуагинта (в наше время ее иногда для краткости обозначают римским числом – LXX). (См. также главы 12 и 14.) «Аристей» не делает откровенных притязаний по поводу богодухновенности перевода, но, вероятно, подразумевает ее: «И так случилось, что весь перевод был исполнен за семьдесят два дня, будто бы преднамеренно заранее» (Письмо Аристея Филократу, 307). (В дополнении к письму открыто говорится, что каждый из переводчиков перевел всю Библию, а когда их перевод сравнили, все они оказались идентичными.)

Такое впечатление, что «Аристей» строит свой отчет о переводе на рассказах о давнем пребывании израильтян в Египте, а также на истории Ездры. После того как иудеи отправляют к Птолемею переводчиков, правитель в ответ, как говорят, отпускает многих еврейских рабов – это явный отголосок истории о спасении евреев из Египта, о которой повествует Исход. Завершенный перевод читается вслух перед всеми евреями в Египте ради их одобрения: вероятно, этот момент призван воскресить в памяти то, как Моисей давал закон на горе Синай, а также то, как Ездра читал Книгу закона по возвращении из Вавилонского плена (Неем 8). Вскоре евреи, говорившие на греческом, уверились в том, что Септуагинта богодухновенна, и эта убежденность передалась христианской Церкви. Септуагинту стали воспринимать как улучшение еврейского оригинала, как некий новый Закон. Именно поэтому для многих авторов новозаветных книг роль Библии играла Септуагинта, а не еврейский текст – впрочем, она играла эту роль для многих христианских писателей, причем даже в тех областях, где господствовали семитские языки, скажем, в той же Сирии: в Антиохийской школе работали только со священными книгами, написанными на греческом, и не обращали никакого внимания на еврейский оригинал.