ассоциациях, собраниях, перечень прочитанных лекций, выступлений и т. д.)». Конкретизируется этот набор то ли собственно дневников, то ли автобиографических «регистрационных сводов» (подобных тем, что были опубликованы в 105‐м томе ЛН) следующим образом:

— Вольная философская ассоциация в Петербурге. 7 листов in-4°.

— Общественная деятельность в форме дневника с марта 1916 г. в Москве и Петербурге. Работа для себя с сентября 1916 г. до октября 1921 г. 20 листов in-4°.

— Жизнь за границей. Книги, изданные за границей. Падение марки. Лист in-folio.

— Список общественных выступлений. 6 листов in-4°, двойной лист in-folio.

— «В Берлине». Двойной лист in-folio.

— В каких обществах или кружках состоял.

— Список книг, провозимых в Россию и список авторских книг А. Белого. Двойной лист in-folio.

Остается мечтать, чтобы эти материалы когда-либо стали доступны читателям и исследователям. Сейчас же можно лишь с уверенностью утверждать, что в эмиграции Белый вел и дневники, и родственные дневникам записи как синхронного, так и ретроспективного характера. И еще: отталкиваясь от того, что у Каплуна остался «Дневник берлинской жизни (внешней)», можно предположить и существование дневника «внутренней» жизни, которая в тот период была полна боли и разочарований (уход любимой жены Аси Тургеневой, конфликт с Антропософским обществом и пр.). Ведь за 76 лет, прошедших со смерти Каплуна до обнаружения в парижском подвале материалов, выставленных на аукционе, что-то могло и пропасть. Да и не только у Каплуна, бывшего хоть и давним, но отнюдь не самым задушевным другом Белого, могли остаться материалы писательского архива.

7. «КУЧИНСКИЙ ДНЕВНИК». 1925–1931

Белый возвращается из Германии в Россию осенью 1923-го. Он активно участвует в литературной жизни Москвы, пытается писать и печататься. Жить ему трудно, но главной неразрешимой проблемой становится отсутствие своей квартиры. Сначала он ютится у московских знакомых, а в 1925 году переезжает в подмосковную деревню Кучино, где снимает комнаты (с мая — у И. А. Левандовского, с середины сентября — у Н. Е. и Е. Т. Шиповых). Вместе с Белым в Кучине поселяется его спутница, а потом вторая жена Клавдия Николаевна — урожденная Алексеева, в первом браке Васильева, с 1931 года Бугаева.

В конце 1925 года Белый начинает снова вести дневник и ведет его до конца марта 1931-го. Судьба этого — можно сказать без преувеличения — грандиозного литературного памятника оказалась поистине трагичной.

В 1931 году в Москве было заведено дело о контрреволюционной организации антропософов, идеологом которой «назначили» Белого[1556]. Аресты начались 27 апреля и продолжались до 30 мая. Незадолго до этого (9 апреля) Белый и Клавдия Николаевна (в то время она еще официально числилась замужем за П. Н. Васильевым и носила его фамилию) переехали из подмосковного Кучина в Детское Село. В их отсутствие — в ночь с 8 на 9 мая — в квартире П. Н. Васильева (Плющиха, д. 53, кв. 1) произошел обыск. Хозяина арестовали, а сундук с рукописями и документами, оставленный Белым у П. Н. Васильева на время отъезда в Детское Село, увезли в ОГПУ. В сундуке хранился и этот дневник.

О судьбе своего творческого наследия («рукописи-уникумы <…>, книги-уникумы, заметки и все наработанное за десять лет»[1557]) писатель переживал едва ли не больше, чем о судьбе арестованных друзей-антропософов. Он предпринял серьезные попытки вернуть содержимое сундука, частично удавшиеся: большинство материалов позволили забрать, но сам дневник так и не отдали[1558]. Он, как считается на сегодняшний день, сгинул в недрах ОГПУ. Несомненно, это самая значительная — и по объему, и по содержанию — среди утраченных рукописей Андрея Белого.

Что же представлял собой пропавший дневник?

В нем, как указывал сам Белый, были «бытовые записи, выписки, рецензии о книгах, дневники путешествий, интимно-биографические воспоминания, ряд начатых работ и т. д.»[1559]. Более подробные сведения можно почерпнуть в «Ракурсе к дневнику» — очень кратком конспекте изъятого дневника[1560], а также в письмах Иванову-Разумнику. Кое-что можно предположить по сохранившимся небольшим выдержкам из него, обнаруженным в следственном деле антропософов (об этом см. ниже), и по аналогии с сохранившимися поздними дневниками 1930‐х. Этого, безусловно, мало для реконструкции утраченного памятника, но достаточно, чтобы, пусть в самых общих чертах, «вычислить» его основные параметры и характеристики.

Первое упоминание о дневнике относится к ноябрю 1925-го: «<…> с 15 ноября до 15‐го декабря нервно заболеваю; мы с К. Н. замыкаемся в Кучине; из полного отчаяния начинаю писать свой „Кучинский Дневник“» (РД. С. 488). Осенью этого года писатель постоянно выезжал из Кучина в Москву, во МХАТ 2‐й на репетиции пьесы «Петербург» и для чтения в театре курса лекций «История становления историч<еского> самосозн<ания>» (который даст толчок к написанию «Истории становления самосознающей души»[1561]). Собственно постановка «Петербурга» и повергла Белого в отчаяние: «<…> 10 ноября генер<альная> репетиция: провал; переживаю нечто ужасное <…>» (РД. С. 488). Следствием «провала» стало «замыкание» в Кучине и обращение к дневнику, способствующее успокоению и, в конечном счете, исцелению от «нервного заболевания».

Конец ноября и весь декабрь Белый интенсивно изучал литературу по истории церкви и средневековой философии. Круг чтения был связан с начатым в октябре курсом ’История становления историч<еского> самосозн<ания>’:

Во мне поднимается тема схоластики; кроме того: все более и более выдвигаются задания: в антропософии конкретно связать темы: самосознающей души, интеллекта, истории наук, архангела Михаила; средние века, как генезис тем, все более и более притягивают; <…> исторические темы моего курса чалят туда же (РД. С. 489).

Перечень освоенных книг и новых увлекших Белого тем завершается констатацией: «Пишу „Дневник“» (РД. С. 489).

Записи за декабрь 1925‐го очевидно отражают то, что он за этот месяц прочитал и продумал. Это — самые первые наброски к трактату «История становления самосознающей души»[1562]. Однако вскоре, уже в начале 1926 года, трактат перестает умещаться в форму дневника и от него «отпочковывается»: «С января „Кучинский Дневник“ выливается в спешное писание черновика „Истории становления самосознающей души в пяти последних столетиях“» (РД. С. 489).

До осени 1926‐го «спешное писание черновика» будущей книги целиком поглощает Белого, и дневник он полностью или почти полностью забрасывает. Написав к сентябрю основной массив текста, Белый, однако, вместо радости испытывает гнетущую тоску: «С грустью вижу, что книга в том виде, как она видится мне, займет много месяцев работы, а денежный кризис заставляет думать о средствах к жизни» (РД. С. 492). И снова, как и в конце 1925 года, от тоски и отчаяния обращается к дневнику как к проверенному целительному средству. В октябре 1926‐го он записывает в «Ракурсе к дневнику»: «Возвращаюсь к „Дневнику“,