– Я тоже. Хорошо быть живым, скажу я. Чёрт, прости, Дерик, – Герман сразу же тушуется.

– Правда жизни, да? Такова она. Потерять всё, чтобы осознать, как это было дорого, – горько усмехаюсь.

– Брось, не опускай руки. Она же не в коме, а просто не может пока прийти в сознание…

– Это и есть кома. Её тело сильно повреждено, – зло обрываю его.

– Люди и спустя год выходили из комы. Главное, двигаться. По крайней мере, ты всю Альору заставил посмотреть на всё с другой стороны, когда сделал заявление, – усмехается он.

Ничего не изменилось внутри меня от того, что я выплеснул часть своего напряжения, сказав правду о рождении Нандо и о том, кто является его матерью. Ничего не изменилось для меня, ведь я это всё знал. Ничего не изменилось, в принципе, в стране, люди просто поняли, что я не отступлю, и королева у них уже есть. Ничего не изменилось от моего признания в отношениях с другими странами. Ничего не изменилось… и ради этого «ничего» я не решался сделать шаг. Чёрт, я так виню себя. За всё виню.

Джина…

– Я буду в госпитале. Сабина уже ждёт вас в замке. Отвези туда Нандо. – Хватаю ключи от машины.

– Дерик, тебе не нужно сидеть там каждую минуту. Когда ты в последний раз спал?

Замираю и качаю головой.

– Сон теперь роскошь. Я не упущу момента возобновления активности мозговой деятельности Джины, и она меня услышит. Тем более у меня там дела…

– С ней? С этой женщиной?

Кулаки непроизвольно сжимаются. Оборачиваюсь и вижу во взгляде Германа понимание и поддержку, что бы я ни решил.

– Я убивал людей. Я не прощал их. Она не стала для меня роднее от того, что оказалась биологической матерью. Я хочу, чтобы она стабилизировалась и…

– Дерик, ты уверен, что сможешь жить с этим дальше? – тихо спрашивает Герман.

– Я не смогу жить дальше без Джины и Нандо. Остальное меня мало волнует. У меня достаточно грехов, и я сделаю всё правильно. Я думаю о будущем своего сына. Не сейчас, так через десять лет она вернётся. По словам Кристин, она всегда будет возвращаться, чтобы убить моего сына. А Джину… практически убила. Моя совесть чиста. Я лишь делаю то, что должен, как король этой страны. Мадам Горади она убила. Марину убила. Некоторые ребята до сих пор не пришли в себя из-за действия яда. Она заставила всех думать, что мой отец, действительно, был последней мразью, а оказалось, это именно она ей была. Мужчина может любить до сумасшествия. Мой отец так любил её. И правильно сказала Джина, она не стоила всех этих жертв. Человеческие жизни, за которые я отвечал, стали могильной плитой. Поэтому не говори мне о совести, Герман. Лучше не говори.

– Я понимаю. Не виню и не осуждаю тебя, просто волнуюсь, вот и всё. Ты пережил в последнее время много дерьма и раз уже всё решил, то я буду рядом. Кристин? Ты её тоже казнишь?

– Это решит Джина. Очнётся она, тогда Кристин будет выслана из Альоры навсегда и лишена всех привилегий. Джина умрёт, она – тоже. В отличие от Кристин, Джина всегда делала, а не пыталась. Пыталась… – выплёвываю последнее слово.

– Всего лишь пыталась и молчала. Она предала меня, а я убивался за правду нашего родства. Я унижал Джину, а она прощала и понимала меня. Я отталкивал её, а она упрямо хватала меня за руку. Я бежал от неё, а она ко мне. Я причинял ей боль из-за человека, который пришёл в мою семью и забрал у меня самое родное, а она всегда была рядом и предполагала такой исход. Нет, Кристин мне не сестра. Она для меня враг, такой останется и в будущем. Пусть продолжает молиться и платить за свою камеру, – произношу и выхожу из дома, плотно закрывая за собой дверь.

Держать себя в руках, не позволяя ярости прорваться наружу довольно сложно. Смотреть на бледное лицо Джины, обёрнутой в гипс, и не видеть никаких изменений на мониторе, невыносимо. Слышать, как точно и чётко было всё отыграно за моей спиной человеком, которого я считал родным, убийственно больно. Складывать всю мозаику и необходимость выслушивать слёзные признания Клаудии, вызывает сожаление. Мой мир превратился в одну сплошную ночь.

Никаких праздничных ярмарок. Никаких увеселительных программ. В стране траур по тем, кого я потерял и кого ещё надеюсь воскресить. Я в трауре, но держусь, ради сына.

– Ваше Величество. – Меня встречают у палаты Джины. Смотрю на неё сквозь прозрачное окно.

– Есть хоть какие-то изменения?

– Мне жаль, но нет. Показатели не ухудшаются и не улучшаются. Стабильно и это…

– Не говорите дальше. Я всё и так понимаю. Сколько ещё есть времени?

– Мозговая деятельность пока сохраняет те же показатели, но мы предполагаем, что это продлится не больше двух дней. Дальше она пойдёт на убыль, как и начнут отказывать органы, один за другим.

Джина… не оставляй меня.

– Но есть улучшения у других пациентов. Все пришли в сознание, даже заключённая. Состояние стабилизировалось, и мы больше не можем поддерживать искусственно дыхание. Нужно решить делать операцию, или нет. Если не делать, то инфекция распространится на весь организм. Вам нужно принять решение, Ваше Величество.

Киваю на слова врача. Сейчас я так зол и пребываю в состоянии жуткой паники. Не иметь возможности помочь, будучи королём и располагая деньгами и властью, убивает меня окончательно.

Помоги мне решить… помоги мне…

Воспоминания о словах Джины, которые вырывались с её окровавленных губ в ту жуткую ночь, крутятся в моей голове. Она дала мне много подсказок. Я все расшифровал, но мне мало. Мне нужна её рука. Мне нужны её глаза. Мне нужна она прямо сейчас рядом со мной. Я просто безумно страдаю…

Останавливаюсь рядом с палатой, у которой дежурит охрана и полиция. Они не уходят с поста, осознавая, чем им это грозит. Смерть – самое лёгкое наказание за то, что сделала со мной эта женщина. Смерть – подарок. И уж точно я не одарю им её.

Я помню, как бежал осторожно и бесшумно по гравию, опасаясь спугнуть врагов. Моя рука крепко держала оружие. Доклады о новых жертвах, один за другим, сыпались на мою голову, пока не раздался грохот. Мои лёгкие свело от страха. Затем выстрел. Операция проваливалась. Я слишком долго искал Джину. И в один момент увидел её. Заметил её фигуру на втором этаже и отблеск пистолета. Моя рука не дрогнула. Я не успел… даже крикнуть ей, умоляя не прыгать с этой чёртовой лестницы, чтобы спасти сына. Выстрелы слились в один, а потом снова раздался грохот и тихий стон. Мне не было так страшно, даже когда Джина получила пулю. Я знал, что есть большая вероятность спасения. А тогда… нет. Она упала прямо на выступающую сломанную половицу, пробившую насквозь её плечо. Она захлёбывалась кровью и прижимала к себе сына… И этого я никогда не забуду. Её мертвенно-бледную кожу. Мутный взгляд и сквозящее в нём желание извиниться передо мной. И впервые за всю свою жизнь я просто замер, не зная, что делать. Я утыкался лицом ей в плечо, пропахшее кровью. Я боялся дотронуться до неё и бежать с ней куда-то. Мой мир погас и до сих пор он тёмный из-за какой-то грёбаной суки.