В то же самое время Ганнибал продолжал бороться с политическими противниками у себя на родине. Его главным демагогическим приемом стало перекладывание вины за неудачу своего итальянского похода на городской совет, который якобы не обеспечил должной поддержки его армии. И хотя упреки его были, по меньшей мере, не совсем справедливы, многие простые жители Карфагена воспринимали их всерьез. Это свидетельствует о том, что Ганнибала по-прежнему поддерживали широкие слои городского населения, прежде всего ремесленники и мелкие торговцы, и, несомненно, сражавшиеся под его командованием ветераны. На волне популярности среди них к 196 г. до н. э. он сумел добиться для себя должности суффета (Корнелий Непот, Ганнибал, 7, 4; Ливий, ХХХIII, 46, 3).

Обретя новую власть, Ганнибал сразу же пошел в наступление на своих противников – крупных землевладельцев. Первый удар принял на себя Совет Ста Четырех – высший судебный орган государства, должности в котором пожизненно занимали знатнейшие граждане. Повод к этому дал магистрат, ведавший финансами города, который проигнорировал призыв Ганнибала явиться к нему для решения каких-то вопросов. Поскольку уверенность в собственной безнаказанности давала казначею его скорый переход в Совет Ста Четырех, Ганнибал на народном собрании подверг резкой критике этот государственный орган за пренебрежение к законам и другим должностным лицам. Толпой горожан его слова были встречены сочувственно, и, воспользовавшись этим, Ганнибал сразу же провел закон, согласно которому члены Совета Ста Четырех должны были избираться сроком на один год, при этом запрещалось избрание в течение двух лет подряд (Ливий, ХХХIII, 46, 1–7). Таким образом, в ближайшее время состав совета должен был полностью поменяться. Неудивительно, что после этого большая часть карфагенской аристократии стала считать Ганнибала своим кровным врагом, а для рядовых горожан он стал признанным лидером.

Следующим шагом полководца стало наведение порядка в финансах. Положение в этой сфере было плачевным. Часть денежных поступлений откровенно разворовывалась высшими государственными чинами, значительное количество средств расходовалось не по назначению, то есть тоже, надо полагать, оседала в карманах предприимчивых граждан. Денег не хватало даже на очередные выплаты контрибуции римлянам, так что дело шло к введению экстраординарного налога. Ганнибал лично занялся выяснением распределения финансовых потоков. Изучив, какие пошлины взимаются, на какие цели расходуются и сколько при этом расхищается, он пришел к выводу, что если государство будет получать все причитающиеся ему деньги в полном объеме, то не надо будет придумывать никаких новых налогов – средств окажется вдоволь (забегая вперед, отметим, что полководец все рассчитал правильно, и уже в 191 г. до н. э. карфагеняне были в состоянии выплатить всю оставшуюся сумму контрибуции, без рассрочки; римляне, правда, на это не согласились (Ливий, ХХХVI, 4, 5–9). Об этом он и объявил на народном собрании, после чего взыскал все недостающие суммы (Ливий, ХХХIII, 46, 8–9; 47, 1–2).

С этим привыкшие к безнаказанному казнокрадству карфагенские олигархи примириться уже не могли и, будучи не в состоянии справиться с врагом собственными силами, обратились за помощью к римлянам. Сенату доносилось, что Ганнибал ведет тайные переговоры с царем Сирии Антиохом III и готовится к новой войне – обвинения, очевидно, недалекие от истины. В Риме с готовностью ухватились за такой повод избавиться от человека, который продолжал внушать жителям Вечного Города самый большой страх и ненависть. Против высказывался только Сципион, которому подобная травля побежденного противника казалась недостойной римского народа, но слушать его никто не стал. В Карфаген было направлено посольство в составе Гнея Сервилия, Марка Клавдия Марцелла (сына завоевателя Сиракуз) и Квинта Теренция Куллеона, официальной целью которого было объявлено урегулирование пограничного спора между пунийцами и Масиниссой, но истинные намерения римлян были другими. По данным Тита Ливия, послы должны были потребовать выдачи Ганнибала как замышлявшего войну, а в соответствии с информацией Юстина – организовать его убийство (Ливий, ХХХIII, 47, 6–8; Юстин, ХХХI, 2, 1). Последняя версия, впрочем, выглядит менее обоснованной, поскольку кажется, что для физического устранения своего противника заинтересованным в этом карфагенянам не было необходимости обращаться за поддержкой в Рим, равно как сенаторам – пытаться самим руководить операцией.

Однако Ганнибал понял, зачем, вернее, за кем на самом деле приехали римляне. Подготовив все необходимое, он весь день провел на виду, а с наступлением темноты вместе с двумя слугами бежал из города на юг, в область Бизакий, откуда на следующий день прибыл в свое укрепленное имение между Акиллой и Тапсом. Там его ждал снаряженный корабль, на котором он переправился на остров Керкину к востоку от Тунета (Ливий, ХХХIII, 47, 9–10; 48, 1–3).

Тем временем об исчезновении Ганнибала стало известно в Карфагене. О его судьбе по городу ходили самые разные слухи и предположения: кто-то говорил, что он бежал, кто-то – что его убили по наущению римлян. Наконец, пришли известия, что его видели на Керкине. Это само собой охладило готовое вылиться в восстание народное недовольство, и римские послы стали действовать в открытую. Они выступили на заседании карфагенского совета, напомнив, что именно Ганнибал склонил в свое время к войне с Римом Македонию, а теперь старается подтолкнуть к тому же Этолийский союз и Сирию, куда он наверняка теперь и бежал. Вследствие этого карфагенское правительство, если хочет сохранить хорошие отношения с Римом, должно принять соответствующие меры. Члены совета выразили полную готовность делать все, что римляне сочтут правильным. Ганнибал был объявлен изгнанником, его имущество конфисковали, дом разрушили, а в погоню выслали два корабля (Ливий, ХХХIII, 48, 9–11; 49, 1–4; Корнелий Непот, Ганнибал, 7, 7). А что же городские низы? В отсутствие своего лидера они не сделали ничего, чтобы воспрепятствовать выполнению требований римских послов, и вновь стали инертной массой, полностью подвластной правительству, которое еще совсем недавно было вынуждено с ними считаться.

А Ганнибал действительно держал путь в Сирию. Когда он прибыл на Керкину, его узнали и устроили пышную встречу. Беглого полководца и суффета это совсем не устраивало – в гавани стояло несколько финикийских кораблей, любой из которых мог еще ночью выйти в Гадрумет или Тапс, где о его местонахождении сразу станет известно. Чтобы максимально отдалить этот момент, он затеял жертвоприношения и пир для всех моряков и купцов, а чтобы создать навес для защиты от жаркого солнца, предложил приспособить корабельные реи и паруса. Когда же веселье было в разгаре, он незаметно удалился и продолжил плавание на своем корабле, оснастка которого, очевидно, разобрана не была. Его расчет вновь оказался верным: участники попойки пришли в себя только на следующий день и потратили еще немало времени на то, чтобы подготовить корабли к выходу в море. В Карфагене слишком поздно узнали о том, что Ганнибал останавливался на Керкине, и погоня оказалась безрезультатной. Тем временем беглец благополучно добрался до Тира, где его приняли со всеми возможными почестями; оттуда он отправился искать встречи с Антиохом III, которая произошла в Эфесе (Ливий, ХХХIII, 48, 2–8; 49, 5–7).