Возвращение братьев Сципионов после победы над Антиохом принесло им не только овации и восхваления. В 187 г. до н. э. их имена стали звучать в гораздо менее почетном контексте – благодаря стараниям Катона они были привлечены к суду. Луций обвинялся в присвоении части контрибуции, а Публий – в государственной измене, выразившейся в излишне мягких для Антиоха условиях мира, причиной чего послужила взятка и безвозмездное освобождение попавшего в сирийский плен сына полководца. Несмотря на защиту брата, Луций был осужден и едва не посажен в тюрьму, но в итоге отделался огромным штрафом. Правда, никаких следов похищенной будто бы части контрибуции у него не нашли, и даже штраф было платить не из чего, так что деньги ему собрали родственники, а симпатии народа были всецело на стороне Луция.

Разбирательство дела Публия тоже не принесло славы обвинению. Его слушание совпало с годовщиной битвы при Заме, чем и не преминул воспользоваться удачливый полководец. Его речь к присутствующим была краткой: отечество должно быть счастливо, что у него есть такие полководцы, как Сципион, а теперь он сам идет на Капитолий, чтобы вознести благодарственные жертвы всем богам, давшим римлянам победу над Ганнибалом и прочими врагами. И вся толпа последовала за ним на Капитолий, кроме разве что обвинителей (Ливий, ХХХVI, 50, 4–12; 51–60).

Но эта победа была для Сципиона последней. Опасаясь продолжения преследований, он уехал из Рима и жил в своем поместье у Литерна, в Кампании. В 184 г. до н. э. последовал новый вызов в суд, и из источников не ясно, являлся ли Сципион отвечать на обвинения или никуда не выезжал, ссылаясь на болезнь. В том же году Катон, бывший в то время цензором, исключил его из списков сената. Потерявший былое влияние, привыкший к всеобщему поклонению, народный герой доживал свои дни в безвестности, служа современникам наглядным примером того, что никакие прошлые заслуги не могут поставить римлянина выше законов своей страны. Но сколь бы ни были сильны переживания Сципиона от такого к себе отношения, они продолжались сравнительно недолго. С молодости отличавшийся неважным здоровьем, он умер в возрасте пятидесяти двух лет, в 183 г. до н. э. (в источниках нет единства по этому поводу, и большинство авторов, в частности Ливий, склоняются к более ранним датировкам, что основывается на мнении, будто при жизни Сципион не мог быть исключен из сенаторов, то есть до начала 184 г. до н. э., когда началось цензорство Катона и Флакка; однако известно, что цензорство Катона продолжалось до середины сентября 183 г. до н. э., так что вполне возможно, что Сципион умер до этого срока; кроме того, трудно безоговорочно утверждать, что Катон не смог бы при желании вычеркнуть Сципиона из списков сенаторов, не дожидаясь его смерти; Ливий, ХХХIХ, 52; Цицерн, О старости, 19). Будучи в обиде на своих соотечественников, Сципион запретил хоронить себя в Риме и был погребен в Литерне. Надпись на его могиле лучше всего свидетельствовала о безрадостном конце славной жизни: «Неблагодарное отечество, да оставит тебя и прах мой».

После смерти главного врага Рима, Ганнибала, вопрос о дальнейшей судьбе Карфагена вызывал серьезные споры среди римских политиков. На протяжении трех десятков лет это было одним из главных пунктов разногласий между двумя влиятельными политическими группировками, лидерами одной из которых были Сципионы (после отхода от дел и смерти Сципиона Африканского его место занял Публий Корнелий Сципион Насика), а другой – Марк Порций Катон. По мнению Сципиона Насики, с Карфагеном следовало поддерживать мирные отношения, поскольку само его существование и тот страх, который он продолжал внушать римлянам, способствовали сохранению среди них дисциплины и добрых старых нравов. Иной позиции придерживались Катон и его единомышленники: Карфаген опасен и в интересах римлян сделать все, чтобы максимально его ослабить или даже уничтожить.

На практике же политика Рима по отношению к Карфагену заключалась в негласной, но совершенно явной поддержке Нумидии, которая год за годом захватывала все новые территории своих соседей. Пунийцы, в соответствии с условиями мирного договора, не имели права вести боевые действия без санкции римлян и могли лишь просить их о вынесении судебного решения по каждому конкретному случаю. В ответ на это из Рима высылались сенатские комиссии, которые практически всегда решали дело в пользу Нумидии.

Очередное столкновение между карфагенянами и нумидийцами, повлекшее за собой вмешательство римлян, произошло в 182 г. до н. э. Внутриполитическая обстановка в Карфагене в то время была достаточно сложна, и, как часто бывает в подобных ситуациях, основным спорным моментом в борьбе между различными общественными силами стала внешняя политика государства, вернее, его внешнеполитическая ориентация. Партия, возглавляемая Ганноном Великим, придерживалась проримской позиции, за союз с Масиниссой выступал Ганнибал Скворец, но наиболее влиятельной оказалась демократическая группировка, лидерами которой были Гамилькар Самнит и Карталон. У составлявших ее простых жителей Карфагена не было причин для симпатий к Нумидии и потворствовавшему ее агрессии Риму, и среди них были наиболее сильны патриотические и реваншистские настроения. Поэтому, когда римляне увязли в очередной войне с кельтиберами, а Масинисса был вынужден идти на выручку своему сыну, осажденному другими иберийскими племенами, карфагенские демократы решили воспользоваться удобным моментом для перехода в наступление на Нумидию. Его целью должны были стать земли, когда-то захваченные отцом Масиниссы Галой, у которого их отобрал Сифакс и передал Карфагену, а потом, в свою очередь, завоевал Масинисса (Ливий, XL, 17). Впрочем, ничего по-настоящему серьезного пунийцы не предприняли, и атаке подверглись лишь зависимые от Масиниссы кочевники, расселившиеся на спорной территории. Последовавшие за этим ожесточенные пограничные столкновения были прерваны римским посольством, которое должно было примирить воюющие стороны и решить территориальный спор. Не вникая в подробности дела, римляне передали его в сенат, который судил в пользу нумидийцев (Аппиан, Ливия, 68).

Отношения между Карфагеном и Нумидией вновь серьезно обострились в 174–173 гг. до н. э. Перевес в этой борьбе был на стороне Масиниссы: он захватил семьдесят пунийских городов. Теперь уже сами карфагеняне направили свое посольство в Рим, где в то время находился и сын Масиниссы Гулусса. По итогам разбирательства сенаторы ограничились общими заявлениями о намерении судить по справедливости, но окончательного решения не вынесли, очевидно, рассчитывая, что время сыграет на руку Нумидии (Ливий, XLII, 23–24; Аппиан, Ливия, 68).

В 157 г. до н. э., после очередного пограничного конфликта карфагенян с Нумидией, призванные разобрать его римские послы обнаружили в пунийской столице огромные запасы строевого корабельного леса (Ливий, Содержание, 47). Хотя в источниках и не говорится, какой флот собирались строить карфагеняне – торговый или военный, – эти новости были приняты римлянами настороженно, усилив позиции «партии войны».

Между тем в Риме распространились слухи, что карфагеняне собрали большую армию нумидийцев во главе с Ариобарзаном, внуком Сифакса, для войны против Масиниссы. Судя по тому, что в дальнейшем источники об этой армии не упоминают, эти слухи так и оставались лишь слухами, но поверили им легко. Катон даже настаивал на том, что эти приготовления направлены не против Нумидии, а против Рима, и карфагенянам надо объявить войну, однако благодаря противодействию Публия Корнелия Насики решили ограничиться посольством, чтобы разведать ситуацию (Ливий, Содержание, 48). Благовидный предлог для этого представился скоро.