Именно они, дети Пушкина, запечатленные на лоне воспетой им природы, — девятилетняя Мария, восьмилетний Александр, шестилетний Григорий и пятилетняя Наталья — являлись теперь хозяевами Михайловского, бывшего в свое время для их отца приютом «спокойствия, трудов и вдохновенья». Для них он и мечтал сохранить Михайловское, выкупив его у брата и сестры. Теперь его желание свершилось.

Наталья Николаевна Пушкина с дочерью Марией. Рисунок Н. И. Фризенгоф. 1841 г. Рисунки Н. И. Фризенгоф. 1841 г.

Наталья Николаевна Пушкина

Дети Пушкиных

Александра Николаевна Гончарова

Помимо Натальи Николаевны и ее детей баронесса Фризенгоф изобразила и других тогдашних обитателей Михайловского. 11 августа она нарисовала сидящую в кресле Александру Николаевну, которой в июне исполнилось 30 лет. Она разделяла с младшей сестрой годы ее вдовства и вслед за ней, проявляя заботу об общем их семействе, писала брату Дмитрию о их нуждах, напоминая их деревенский адрес: «На всякий случай, это Михайловское в 50 верстах от Острова Псковской губернии. В конце концов, Натали говорит, что ваши люди должны знать где, потому что во время пребывания у нас ты посылал кого-то. Что касается денег и писем, вот адрес: Ее высокородию Прасковье Александровне Осиповой. В Остров чрез с. Голубово в с. Тригорское. Для доставления Н. Н. Пушкиной. В Псковской губернии».

Сергей Львович Пушкин

Сергей Львович изображен Натальей Ивановной Фризенгоф вернувшимся с утренней прогулки или собравшимся на нее, в профиль, с поворотом вправо, сидящим в кресле со шляпой в руке, в сюртуке, из-под которого выглядывают высоко завязанный галстук и уголок отложного воротника; в панталонах со штрипками поверх ботинок. Это самое позднее по времени известное изображение отца Пушкина. Щегольство в одежде отличало его до глубокой старости, что удалось отразить рисовальщице. Она также зафиксировала и очевидное старение Сергея Львовича, и известное его стремление скрыть его признаки, что заметно по шевелюре с зачесами. Что же касается кресла, в котором он сидит, то таких кресел в описи Михайловского 1838 года — «старых, простого дерева с набойчатыми подушками» — числилось пять. Под рисунком прочитывается монограмма автора и дата: «NF 5 Aout 1841». Нетрудно догадаться, куда он совершил в тот день прогулку — в Святогорский монастырь, где состоялась предпраздничная служба накануне дня Преображения Господня.

Евпраксия Николаевна Вревская (Анна Николаевна Вульф?)

Несколькими днями позже Наталья Ивановна зарисовала и баронессу Евпраксию Николаевну Вревскую, урожденную Вульф, подписав: «9 Aout 1841 NF». Можно подумать, что это шарж, если не помнить строки из пушкинского письма Наталье Николаевне, отправленного в 1835 году из Михайловского: которые вольно или невольно должны были прийти ей на память при свидании с баронессой Вревской: «Евпраксия всё также милая бабенка, но толста, как Мефодий, наш псковский архиерей». Наталье Ивановне удалось уловить главное в облике Евпраксии Николаевны. Дело даже не в ее полноте, а в запечатленном на рисунке напряжении ревности, с которым она смотрит в сторону и сжимает руками шаль, накинутую на плечи и спускающуюся до пола.

Прасковья Александровна Осипова

Наталья Ивановна изобразила в профиль и мать Евпраксии Николаевны, Прасковью Александровну Осипову. Этот любительский рисунок — единственное дошедшее до нас несомненное изображение ближайшего деревенского друга Пушкина, П. А. Осиповой, ставшей прототипом старшей Лариной. Пушкин в «Евгении Онегине» использовал и имя своей соседки: «Звала Полиною Прасковью…» Хозяйка Тригорского сидит на стуле в мантилье с отложным воротником, из-под которой выглядывает платье, а из-под него видны носки туфель. Левой рукой она опирается на сложенный зонтик. На голове у нее чепец с оборками, вызывающий в памяти известные стихи Пушкина:

На боковине стула просматривается надпись: «11 Aout 1841». В тот год 23 сентября Осиповой исполнится 60 лет. Рисунок сделан, вероятнее всего, в Тригорском, в привычной для его хозяйки обстановке; значит, в этот день михайловские соседи нанесли ей визит.

Приезд Натальи Николаевны в Михайловское явно способствовал тому, что обитатели Тригорского переменили свое мнение о ней. Еще 18 июня Евпраксия Николаевна писала мужу с явной иронией, что «оне не скучают и пользуются душевным спокойствием». Как явствует из того же письма, она составила свое мнение со слов сестры Анны: «Я еще их не видала, и не очень-то жажду этого удовольствия. У них, говорят, воспоминание гораздо холоднее, чем у нас о незабвенном. Светский шум заглушил, кажется, прошедшее, и они живут настоящим и будущим. Михайловское же им никакого воспоминания не дает и более может рассеять, чем напомнить о нем». Но впоследствии Наталье Николаевне удалось очаровать Евпраксию Николаевну, явно ревновавшую ее к памяти Пушкина. Баронесса Вревская, после того как познакомилась с ней поближе, отозвалась о ней: «…это совершенно прелестное создание». С тех пор в ее письмах более не встречалось негативных отзывов о вдове поэта. Очевидно, что и она, и ее мать, чем могли, стали помогать ей.

Деньги же, в которых так нуждалась Наталья Николаевна и которые никак не присылал Дмитрий Николаевич, ей пришлось одолжить у Сергея Львовича, о чем она сообщила брату 30 июля 1841 года: «При таком положении вещей я была вынуждена обратиться к свекру. Он согласился одолжить мне эту сумму, но при условии, что я верну ему деньги к 1 сентября. Ему нужно было обеспечение, и он настоял на том, чтобы я дала ему письмо к служащему Строгановской конторы, который ему выдаст эти деньги из пенсии за третий — сентябрьский квартал. Эта сумма выражается в 3600 руб., и я должна была жить на нее до января. Значит, мне остается всего 1600 рублей. Из них мне придется платить за квартиру, на эти же деньги переехать из деревни и существовать — этого недостаточно, ты сам прекрасно понимаешь. Я не поколебалась бы ни на минуту остаться на зиму здесь, но когда ты приедешь к нам, ты увидишь, возможно ли это».