В 1916 г. по рукам столичных жителей ходил текст бывшего иеромонаха Илиодора (С. Труфанова) «Святой черт. Записки о Распутине», в котором выносилась лаконичная и категоричная оценка Александре Федоровне: «Императрица Александра. Красивая, нервная, впечатлительная женщина, отдалась в руки „старца“ еще тогда, когда он явился в Питер в больших мужицких сапогах»[1308]. Образованные подданные, понимавшие абсурдность подобных разговоров, пытались, возможно неосознанно, перевести разговор с темы морального падения царицы на ее душевное состояние. Так, бывший председатель Совета министров В. Н. Коковцов, протестуя против сплетен о связях императрицы с Распутиным, отзывался о ней: «Это благороднейшая и честнейшая женщина. Но она больна, страдает неврозом, галлюцинациями и кончит в бреду мистицизма и меланхолии»[1309]. О нервных припадках царицы писал В. М. Пуришкевич, объясняя влияние Распутина на царицу тем, что сибирский шарлатан каким-то образом восстанавливал нервное здоровье Александры Федоровны: «Царица страдала припадками в крайне тяжелой форме; эти припадки, по заключению профессора Бехтерева, были на нервной почве, как следствие тяжелого душевного потрясения; услуги врачей были тщетны. Государь был в отчаянии. Ожидали, что императрица сойдет с ума»[1310].

При этом ходили слухи о том, что от нервного расстройства страдает и сам император. В других случаях рассказывали, что он злоупотребляет гашишем[1311]. Диагностирование психических расстройств у политических оппонентов стало осенью 1916 г. характерной особенностью внутриполитических интриг. Впрочем, «психиатрическая терминология» использовалась и ранее, в том числе членами правительства в адрес друг друга. Так, после того как И. Л. Горемыкин объявил о роспуске Государственной думы 3 сентября 1915 г., С. Д. Сазонов назвал его «чокнутым» и «безумцем»[1312]. Тем не менее в 1916 г. констатация душевных расстройств тех или иных политиков казалась современникам более обоснованной.

Наверное, больше других досталось новому министру внутренних дел А. Д. Протопопову. Когда-то член партии октябристов, товарищ председателя IV Государственной думы, Протопопов считался представителем умеренно-оппозиционного лагеря, однако назначение его на пост министра в сентябре 1916 г. резко изменило к нему отношение бывших соратников по парламенту. Протопопов во многом сам спровоцировал критику со стороны бывших коллег чрезвычайно резкими заявлениями консервативного толка, что было расценено в Думе как предательство. Среди депутатов получили хождение следующие сатирические строчки о новом министре:

Далее в стихотворении в вину Протопопову вменялись связи с иностранными дипломатами во время заграничной поездки депутатов Думы, заискивание перед Штюрмером и другими «внутренними немцами», предательство прежних либеральных ценностей. Эти строчки отсылали к ходившим в столицах слухам о том, что во время встречи Протопопова с сотрудником немецкого посольства в Швеции Ф. Варбургом последний якобы передал для императрицы два письма от Вильгельма II. В одном предлагалось заключить мир с Германией и начать войну с Англией, а в другом — сделать Протопопова министром[1313]. Заканчивалось же стихотворение хлестким вопросительным четверостишьем:

Но еще большую известность приобрело стихотворение поэта Мятлева «Про то Попка ведает», начинавшееся со строк:

Близко знавшие Протопопова люди отмечали, что он всегда был карьеристом, мечтавшим о министерской должности, ради чего стал осведомителем директора Департамента полиции С. П. Белецкого, в чем последний признался во время следствия в 1917 г. Октябристом он также стал из карьеристских соображений — быть с большинством в III Думе и стать со временем ее председателем. Но современники в 1916 г. объясняли перемену взглядов Протопопова состоянием его здоровья: «Внезапные перемены характера, экзальтация, призраки и образы, неожиданно рождающиеся в его мозгу, составляют типичные симптомы, предвещающие общий паралич»[1316]. «Не совсем психически здоровым» называл министра внутренних дел генерал А. И. Спиридович[1317]. Согласно воспоминаниям князя Н. Д. Жевахова, Николая II очень раздражали разговоры о сумасшествии его нового министра, и он задавался вопросом: «С какого же времени он стал сумасшедшим? Вероятно с того момента, когда я назначил его министром»[1318]. Но критики Протопопова припоминали ему и ранние признаки расстройства. Гиппиус рассказывала, что еще до того, как стать в 1914 г. товарищем председателя Государственной думы, он несколько лет провел в сумасшедшем доме, причем считала, что у него была форма религиозного умопомешательства. Протопопов действительно лечился в санатории у придворного доктора тибетской медицины, авантюриста П. А. Бадмаева, с которым был в тесных отношениях. Последний раз он попал к нему в санаторий осенью 1914 г. с сильным нервным расстройством, сопровождавшимся припадками страха и отчаяния. Его супруга обращалась даже к В. М. Бехтереву с просьбой поместить ее мужа на лечение в психиатрическую клинику. Впрочем, А. Я. Аврех считал, что нервное состояние Протопопова объяснялось отнюдь не душевным расстройством, а сифилисом[1319].