Подводить глаза дрожащей рукой оказалось непросто. На лице в зеркале гостевой комнаты вновь обозначились высокие скулы, но кожу покрывала сетка мелких морщин, прежде скрытых жиром: разве что в полумраке ее можно было принять за ту девушку, какой она хотела казаться. Но хотя бы новое платье шло этой девушке. Она попросила портниху с Пирсиг-авеню сшить что-нибудь летнее, что-нибудь такое, что, по выражению Софии Серафимидес, вдохновляет мужчин, и откладывала последнюю примерку как стимул худеть. Портниха сказала, что Мэрион выглядит великолепно, и взяла деньги, которые той заплатили за корректуру комментариев к Софоклу.

Истратив деньги, присвоенные из наследства сестры, и сняв столько, на сколько хватило смелости, с семейной кредитной карты, она обратилась к прихожанкам с вопросом, не найдется ли какой работы для грамотного человека без трудового стажа, и одна из знакомок свела ее с женщиной, которая работала в некоммерческой образовательной организации и как раз собиралась в декрет. Корректура – дело скучное, но с сигаретами терпимое. Работа отвлекала ее от мыслей о еде и еще больше ограничивала общение с Рассом и детьми. За месяц она заработала почти четыреста долларов – достаточно, чтобы внести платеж по кредитной карте, оплатить аренду автомобиля, поездку в Диснейленд и накупить всякой всячины вроде кинопленки, которую Джадсон хотел взять с собой. Брэдли сам однажды заметил в сонете: она способная.

Прежде чем попрощаться с Джадсоном, она взяла сумочку и вышла из гостевой комнаты в патио. Покурив, она не сразу осознала, что направляется по лужайке к парковке, а не к дому. Да и зачем прощаться, в самом деле?

От страха она не соображала, как правильно поступить. Ей казалось, будто мозг ее напоминает банан в блендере. Непонятно, чего именно она боялась: то ли дороги, то ли того, что вот-вот настанет тот самый момент — момент, когда прошлое сольется с настоящим, а промежуток в тридцать лет исчезнет. Как бы она ни была одержима желанием создать этот момент, его приближение застигло ее врасплох.

Никакая она не способная. Брэдли объяснял ей дорогу, она затвердила его объяснения наизусть, но теперь не помнила ни слова. Последнее его письмо лежало в сумочке, но она не могла одновременно читать и рулить.

Она завела машину, раскалившуюся на солнце, и включила кондиционер на полную мощность. На ткани ее серовато-бежевого, в зеленых огурцах платья наверняка останутся пятна от пота: она уже сильно вспотела. Придется объясняться с мистером Шеном, владельцем химчистки в Нью-Проспекте. Каждый раз, как она показывала мистеру Шену пятно, он сомневался, что пятно удастся отчистить, и каждый раз каким-то чудом отчищал. Мысли о мистере Шене вернули ее к обыденности. Худший вариант – что через четыре часа она вновь будет в Пасадене, поплавает в бассейне, уже ничего не боясь, и все будет как обычно, – не так уж плох. Маленькие радости – кондиционер в машине, коктейль у бассейна, сигарета после ужина – скрашивают жизнь. София Серафимидес всегда хвалила Мэрион за то, что та умеет себя порадовать: это и есть стойкость. Странно, что она словно бы чувствует обязанность подвергать себя ужасам.

Еще одна присказка пышки: лучше действовать, чем бездействовать. Вырулив на шоссе, Мэрион обнаружила, что прекрасно помнит, как ехать. Вождение само по себе полезное увлечение: сосредоточившись на дороге, ни о чем другом не думаешь. Нужно лишь держаться в правой полосе и следить за знаками. В Лос-Анджелесе каждый день по дорогам ездят миллионы водителей, и гибнут из них единицы. Преодолев шоссе Сан-Диего и не умерев, Мэрион подумала, что, если все-таки переберется сюда, быть может, даже научится получать удовольствие от вождения.

Тут она ошибалась. Лишь по счастливой случайности она вовремя спохватилась и не пропустила поворот на Палос-Вердес. Едущие сзади безжалостно подгоняли ее, и только на Креншо-бульваре она наконец опомнилась и свернула к тротуару. Повернула решетку дефлектора, чтобы холодный воздух дул в лицо (она чувствовала, как к нему прилила кровь), промокнула подмышки салфеткой из сумочки. Марево на улице походило скорее на морскую дымку – оттенок прохладнее смога, лишь приглушает краски, не затемняет вовсе. На тенте поблизости виднелась надпись “ПЕРРИ СОВСЕМ НЕДВИЖИМ”.

Слова поплыли у нее перед глазами.

И то, что надпись обрела вид “ПЕРРИ СИММОНС НЕДВИЖИМОСТЬ”, не утишило ее страх. Она вышла из машины, чтобы платье не провоняло табаком. В прохладном океанском воздухе едко пахло свежим асфальтом: на противоположной стороне дороги меняли покрытие. Слова на тенте были слишком странными, слишком уместными – не иначе как знак Божий. Но что он означал?

Последний их серьезный разговор с Перри состоялся три недели назад, вечером того дня, когда ему исполнилось шестнадцать. После ужина она задержала его на кухне и тайком сунула ему двести долларов – столько же, сколько Клему на Рождество. Перри поблагодарил ее, и она заметила, что кто-то так и не притронулся к торту; Перри признался, что это его кусок. Неужели он разлюбил шоколадный торт? “Нет, он вкусный”. Тогда почему не съел? “У меня и так задница толстая”. Ничего не толстая! “Ты же сама сидишь на какой-то безумной диете”. Она всего лишь старается вернуться к нормальному весу. “Вот и я тоже. Не волнуйся за меня”. У него часом не бессонница? “Нет, я отлично сплю”. И он не… “Продаю траву? Я же тебе обещал, что больше не буду”. Он курит траву? “Не-а”. Он помнит, что еще обещал ей? “Поверь мне, мама. Если я замечу что-то нехорошее, ты узнаешь об этом первой”. Но он какой-то… нервный. “Кто бы говорил”. Что он имеет в виду? “Ты, по-моему, тоже не образец душевного здоровья”. Она… просто у них с папой неприятности. Но растущий организм должен хорошо питаться. “Какие еще неприятности?” Никакие. У супругов порой бывают такие неприятности. “Как называются эти неприятности? Уж не миссис ли Котрелл?” С чего он… почему он спрашивает? “Так, кое-что слышал. И видел”. Ну да. Раз уж ему так любопытно, да. И да, она огорчена. Если последнее время она сама не своя, то по этой причине. Но дело в том… “Дело в том, мама, что волнуйся-ка ты за себя, а за меня не надо”.

С помощью двух сигарет, выкуренных на тротуаре, она осознала, что здание с тентом – обычное агентство недвижимости. Мэрион огляделась по сторонам, увидела обычный асфальт, обычные фонари, прибрежный холм, красиво поросший вереском. Она развернула жвачку, села в машину.

Палос-Вердес был одним из множества районов, в котором прежде у нее не было причин бывать. На улицах ни души, дома более безликие и однообразные, чем в западном Лос-Анджелесе. В темнеющей морской дымке окрестности казались заброшенными и унылыми. Добравшись до улицы под названием Виа Ривера, она обнаружила, что явилась на десять минут раньше.

Дом Брэдли великолепием не блистал и не смотрел на океан, как она воображала; на подъездной дорожке стоял бордовый “кадиллак”. Она остановила машину рядом с ним, вынула изо рта жвачку. Вдруг ему не понравится дым? Или запах ее сигарет напомнит ему, как ей, ту кровать в Вестлейке?

Первое его письмо, прибывшее через неделю после того, как она написала ему, изобиловало неисчерпаемо интересными фразами – Я не могу тебе передать, как часто я думал о тебе, как часто гадал, где ты, как боялся, что ты попала в беду — и множеством менее интересных: например, оказалось, что Брэдли не женат. С Изабеллой он развелся после того как их младший сын окончил школу, а недавно расстался с женщиной, на которой, по-хорошему, не следовало жениться. Также интерес вызывало то, что здоровье у него отличное и, судя по всему, имеются кое-какие средства. Он теперь продает витамины, точнее, не сам продает, а владеет компанией, она находится в Торрансе, в ней работает сорок с лишним человек. Рассказ о сыновьях не заинтересовал Мэрион, однако она все равно внимательно прочитала подробности и спрятала в мысленный ящик, где хранились имена всех прихожан Первой реформатской. Она жена пастора, ей не привыкать вежливо помнить всё и вся, ее уже нечего бояться, и ей хотелось, чтобы Брэдли это знал.