По традиции, порядок представления разных кафедр определяется жребием, и сначала Жюль Вюймен выступает в защиту идеи о сохранении в Коллеже кафедры эпиграфики. Понимая, о каких ставках идет речь, он подчеркивает значение объективных наук в противовес тому, что в конечном счете может оказаться всего лишь одним из преходящих дискурсов эпохи. Вслед за этим Мишель Фуко представляет проект кафедры семиологии и указывает на важность исследований, которые проводятся и будут проводиться в этой области. В первом туре выборов не разрешается ни называть кандидата, ни открыто говорить о его работах. У нас есть текст этого выступления Фуко 30 ноября 1975 года, в котором он пытается убедить своих коллег. Оно почти полностью построено на оборонительной стратегии: Фуко берет доводы противников и пытается противопоставить им весомые аргументы. «Я бы не стал выступать в защиту дела, если бы оно мне просто нравилось, я хочу представить досье. В нем есть позитивные элементы. В нем есть и пункты, вызывающие вопросы, некоторые из них кажутся мне важными». Фуко сначала излагает сильные стороны программы, которая ставит проблему означивания, охватывая «важный опыт литературы», но подразумевая при этом анализ любой означающей системы. Затем он представляет ее поле. Наконец, он касается возможных проблем: гарантирована ли ее научность? Не имеем ли мы дело с преходящей модой («Этот вид исследований породил инфляцию наукообразия, невыносимое раздувание словаря, несметное множество ошибочных и дезориентированных формализаций»)? В качестве ответа на эти вопросы Фуко указывает на безуспешные и, вероятно, тщетные притязания на научность со стороны наук, называемых гуманитарными, которые, однако, не помешали им занять важное место в истории культуры. Скорее следует спросить себя, добавляет Фуко, не слишком ли много власти мы приписываем так называемому научному дискурсу? Затем, нарушая традицию, требующую исключения кандидата из обсуждения, он отвечает более конкретно, говоря о «человеке, который будет осуществлять столь изощренную программу». Все его творчество, сложившийся вокруг него ореол не только не ограничиваются модой, они свидетельствуют о плодотворном предприятии.

Я бы также сказал, что не следует смешивать указанного кандидата с эксцессами, которые могли совершаться рядом с ним. Поскольку он имел случай лично представить вам разработанную им программу, я полагаю, что можно было понять – в чем он охотно признается в своих произведениях – что это человек со вкусом. И под вкусом я имею в виду не конформизм и мгновенное принятие правил, а одновременно интуитивное, артикулированное и ясное понимание предела[1002].

Эта похвала может показаться недостаточно горячей. Но Фуко обращается к более традиционной части голосующих, привыкшей видеть в Барте провокатора, потрясающего институциональные основы. Чтобы успокоить собравшихся, он умело апеллирует к чувству меры и утонченности кандидата, которые профессора должны были оценить по время визитов. Затем наступает очередь Эммануэля Лароша представлять кафедру общей и романской лингвистики, после чего можно переходить к голосованию. В 16:30 Фуко звонит Барту, чтобы сообщить результаты первого тура: 23 голоса за создание его кафедры против 22 голосов у Жана Пуйю. Вечером Барт едет к Фуко на улицу Вожирар, чтобы выпить шампанского с Дюби, Ле Руа Ладюри и Вернаном. Жан-Луи Бутт тоже там. Они обсуждают события этого дня и делятся опасениями, вызванными таким небольшим разрывом: один недействительный бюллетень, вернувшийся во втором туре (первый тур собрал меньше бюллетеней, чем было голосующих). Еще немного, и история могла обернуться совсем иначе.

Как только определилось направление кафедры, ассамблея профессоров должна высказаться по поводу кандидатуры. Эти выборы создают меньше рисков, потому что, по сути дела, имеется один-единственный кандидат, несмотря на наполовину фиктивное присутствие кандидата «второго плана», знающего, что его не изберут (на этот раз им был Клод Бремон), и голосование за кафедру фактически означает голосование за кандидатуру. Однако чтобы результат стал официальным, необходимо дождаться второго голосования, которое проходит 14 марта 1976 года. Фуко выступает с речью об исследованиях кандидата, подчеркивая их научную строгость (использование формальных методов для анализа текстов). Он завершает эту речь следующими словами:

Он не просто применил самые строгие методы семиологии к тому неопределенному объекту, каким является литературное произведение. Он поместил литературный текст, факт и институт литературы в средоточие целого ряда теоретических проблем, где затронутой оказалась сама природа языка и его социальное функционирование[1003].

Фуко также указал на еще одну грань личности кандидата, важную с его точки зрения, потому что она отличает его от других: «На протяжении этих последних двадцати лет Барт является частью литературы. Он превозносил ее и сделал так, чтобы ее можно было читать. Но самое главное – то, что он о ней говорил, пустило корни в ней самой». На этот раз Барт уверенно набрал 28 голосов. Тем не менее 13 человек воздержалось, и это показывает, что сила противостояния не ослабевает. Le Monde официально объявляет о его избрании 11 мая. Отныне он может наслаждаться успехом и спокойно готовиться к перемене, тем более что приступить к выполнению своих обязанностей ему предстоит только с начала следующего года. С начала операции в марте 1974 года до «Лекции», прочитанной 7 января 1977 года, прошло почти три года. За процедуру пришлось заплатить дорогую цену – пройти унижение, испытывать сильный страх. И все это вместе взятое в итоге пробуждает в нем чувство того, что он самозванец. На карточке, датированной 1 декабря 1975 года, Барт пытается объяснить, что такое неопределенный исход голосования, что значит быть избранным с разницей всего в один голос: «Этот блуждающий голос, неопределимый (это может быть любой голос), это обозначение (реализация) атопии – моей атопии, которая делает меня плохим представителем чего-то для кого-то: знак (блокировки), но знак сомнительный». На следующий день Барт расстроился еще больше, потому что разглядел в событии чисто обсессивный эпизод, который непосредственно согласуется с «давним епископальным сном о Самозванстве». Он, всю жизнь стремившийся в Университет как в нечто «определенное, четкое, как к инстанции, санкционирующей не-самозванство», из-за избрания с перевесом в один голос и истории с недействительным бюллетенем оказывается почти самозванцем в собственных глазах. Он чувствует себя «дурно избранным» и опасается, что результаты выборов будут оспариваться. «Случайность выборов, таким образом, сразу же превратилась в механизм, блокирующий наслаждение успехом. По сути дела, я так и не порадовался успеху. Есть вероятность, что так и будет: потому что теперь надо мной нависнет тень Долга, Признательности (за то, что прошел)»[1004]. Легитимация так и осталось испытанием, и как только желание признания удовлетворено, тревога возвращается снова,