— Я никогда не ощущал свою близость к папе, — внезапно заявил Хэл.

Федерика посмотрела на его встревоженное лицо и ласково улыбнулась ему.

— Я знаю. Он игнорировал тебя, да? — мягко согласилась она.

— Странно, ведь тогда я был совсем маленьким, но почему-то все эти годы ощущал его отчужденность.

— Но зато ты у мамы был золотым мальчиком.

— За это пришлось дорого заплатить, поверь мне.

— Ну, понятно — ласковая удавка, — покачала головой Федерика, вспоминая всепоглощающую потребность матери в Хэле и ее постоянную неудовлетворенность жизнью.

— Она — глубоко несчастная женщина, — задумчиво произнес Хэл. — Я вырос вместе с обязанностью делать ее счастливой, что не в силах был обеспечить никто другой. Ты ведь знаешь, что и Артур тоже от нее отказался, так же, как и папа. Но я думаю, что как раз Артур смог бы сделать ее счастливой.

— О, не ставь на нем крест раньше времени, — усмехнулась она.

— Что ты этим хочешь сказать? — Он нахмурился. — Я всегда считал, что ты ненавидишь Артура.

— Так и было. Но я никогда не давала ему шанса. Он хороший человек, и маме повезло, что она встретилась с ним. — Она заметила на его лице растерянность и кивнула. — Я с ним встречалась, Хэл. Они по-прежнему любят друг друга.

— Да, так это здорово. — Хэл вздохнул с облегчением. — В сущности, она не такая уж и плохая. Только чересчур неуправляемая.

— Ей нужно было время, чтобы прийти в себя после разрыва с папой, но, думаю, она запомнит полученный урок. Чем больше мудрости, тем больше сожаленья, — процитировала она к месту.

— Ты говоришь почти как Сэм Эплби, — заметил он.

Федерика вздрогнула.

— Разве?

— Да, его напыщенность заразительна. Похоже, что ты провела слишком много времени в его обществе. — Хэл глянул в окно. — Как ты думаешь, почему папа от нас отказался? — неожиданно спросил он, меняя тему. Раньше они никогда не обсуждали вместе поведение отца, поскольку не осмеливались задавать кому бы то ни было подобные вопросы.

Федерика опустила глаза.

— Не знаю, — честно призналась она, позволяя мыслям о Сэме Эплби раствориться в отцовской тени. — Но я намерена спросить его об этом. Мне необходимо это знать, и тебе тоже.

— Почему ты считаешь, что он будет счастлив, увидев нас?

— Я просто это знаю, — твердо заверила она.

— Он имел возможность в любой момент приехать, чтобы навестить нас в Англии, но не сделал этого. Почему же теперь он должен нам обрадоваться?

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, Хэл, — осторожно произнесла она. — Но поверь мне. Я знаю, что он сожалеет о прошлом, и уверена, что он все-таки беспокоится о нас.

Хэл стал увлеченно рассматривать открывавшиеся вокруг прекрасные виды, так непохожие на холодные скалы Корнуолла, осознавая, как его охватывает глубокое и неизъяснимое ощущение. Он чувствовал, будто невидимая сила наполняет его душу чем — то невесомым, заряжая тело бодростью и оптимизмом.

* * *

Рамон сидел на террасе летнего дома родителей, глядя на притихшее море, блестевшее в ярких лучах последних утренних часов. Накануне он почти не спал, охваченный чувством вины и озабоченностью предстоящим объяснением с детьми, которых покинул много лет назад, оставив без отцовской любви и внимания. Как он сможет рассказать им о Рамонсито и об Эстелле? Смогут ли они понять его? Как будет чувствовать себя Рамонсито, обнаружив, что должен делить с другими привязанность отца, если он вырос и свыкся со своим исключительным правом на нее? Он посмотрел на часы — они должны были приехать уже совсем скоро — и ощутил в животе пульсирующий комок нервов. Он понимал, что должен был встретить их в аэропорту, но не смог этого сделать, поскольку остро нуждался в моральной поддержке родителей.

Мариана согласилась с ним.

— Гораздо лучше, если они увидят нас всех в домашней обстановке, это поможет снять напряжение, — сказала она.

— Именно здесь, сын, — подтвердил Игнасио, подавая ему стаканчик рома. — Похоже, тебе нужно немного взбодриться.

— Я просто не знаю, чего же следует ожидать, — неуверенно произнес Рамон.

— Не надо об этом слишком уж много раздумывать, — посоветовал Игнасио, усаживаясь напротив Рамона и надевая свою панаму, чтобы защитить голову от солнца. — Они приезжают, потому что ты — их отец, а не для того, чтобы помучить тебя. Нужно оставить в прошлом былые обиды, и тогда вы снова обнимете друг друга. Вот мой совет.

— Так много всего случилось, — сказал Рамон, уставившись в свой стакан. — Эстелла, Рамонсито…

— Жизнь не стоит на месте. В ней много глав, но только одна книга. И все главы связаны единой нитью.

— И что это за нить, папа? — тяжело дыша, спросил Рамон.

— Любовь, — просто ответил Игнасио. Рамон нахмурился, но отец только кивнул: — Я уже стар и умудрен годами, сынок. Мне уже больше восьмидесяти четырех лет, и я знаю не так уж много важных вещей в этой жизни. Это одна из них. Попробуй немного поучиться у старика. — Он усмехнулся. — Любовь объединит вас всех, вот увидишь.

— Любовь и прощение, — добавил Рамон, опрокидывая залпом свой стаканчик. — И последнее понадобится в очень больших дозах.

* * *

Когда машина выехала на побережье, Федерика и Хэл стали предаваться воспоминаниям с еще большим возбуждением. Они узнали хижину, возле которой всегда останавливались по дороге к старикам и где Рамон покупал им напитки и эмпанадас, и где под раскидистыми платанами босоногие чилийские ребятишки играли в футбол пустой банкой из-под кока-колы. Их поразило, как мало здесь все изменилось за столько лет, будто сейчас они путешествовали в особом пространстве, над которым время было бессильно.

Во время спуска по пыльной дороге, ведущей непосредственно в Качагуа, они замолчали, будучи слишком взволнованы и озабочены, чтобы говорить. Хэл взял Федерику за руку, что ее очень удивило, — обычно подобная инициатива исходила только от нее. Она сжала его ладонь, благодаря за поддержку, поскольку тоже очень нервничала. Крытые тростником дома, утопающие в зелени деревьев и кустов, остались прежними, но их стало больше. Когда автомобиль остановился у стен знакомого дома, они услышали, как громко и в унисон стучат их сердца.

— Мне страшно, — признался Хэл.

— Мне тоже, — хрипло ответила Федерика. — Но мы уже приехали, так что осталось только нырнуть. Идем, — сказала она, стараясь подавить охватившую ее неуверенность.

Рамон услышал шум двигателя машины, сменившийся тягостной тишиной ожидания. Затем его слух уловил, как открылись и закрылись дверцы. Он посмотрел на родителей и Рамонсито. Все они дружно встали и пошли в дом. Старые ноги Марианы уже потеряли былую прыть, но она прошла через гостиную так быстро, как только могла, тяжело дыша от волнения. Рамонсито разделял энтузиазм стариков и не понимал нерешительности, охватившей отца. Его всегда интересовало, как выглядят его сводные брат и сестра, и он часто представлял, будто они живут в Чили, так что он мог наслаждаться собственной большой семьей, как и у всех его школьных друзей, имевших до десятка братьев и сестер.