Чад закончил изучать внешние устройства Салманассара и лениво повернулся к Рексу.

– А вы кто такой? – поинтересовался он.

– Фостер-Стерн, вице-президент, отвечающий за проекты и планирование. Этот бункер – в ведении моего подразделения.

– Ага. В таком случае вы можете сэкономить часть оставшихся пяти минут, чтобы проверить меня по информации, какую дал мне Норман, и выяснить, не упустил ли он чего-нибудь важного.

Это новый, совсем другой Чад Муллиган, с удивлением осознал Норман. Он и раньше слышал в голосе Чада презрение, но оно всегда было жгучим, едким от разочарования и неудач. Теперь же это холодное презрение било прямо в цель: так может говорить человек, распоряжающийся подчиненными, управлять которыми возможно только с помощью сарказма и оскорблений. Подтекст был совершенно очевиден: «Я лучше тебя».

Даже осанка Чада изменилась. Исчезла понурость человека, смирившегося с поражением, пообещавшего допиться до смерти и отказаться от своих амбиций. Его тело будто звенело от напряжения, а глаза горели, словно он изготовился к потрясающему поединку и на пятьдесят один процент уверен, что выйдет из него победителем.

«Как будто с тех самых пор, как мы познакомились, он вечно выделывался и притворялся, а теперь об этом забыл и снова стал самим собой».

А Чад Муллиган, когда был самим собой, производил впечатление намного более сильное. Презрительная складка губ, пальцы, пронзающие воздух, словно высекая материал для отрывистых приказов, аура властности, собирающаяся вокруг него, когда один за другим к его аудитории присоединялись все новые сотрудники. Вопрос – ответ. Вопрос не понят, ответ оборван свирепым взглядом. Сотрудники запинаются и заикаются в желании поскорей помочь…

Норман едва слушал, пребывая в полном недоумении. Такого он никак не ожидал. Он рискнул все свои чаяния возложить на человека, которого, оказывается, совсем не знал, и теперь мысль о том, что у него в руках выигрышный билет, никак не укладывалась в голове.

«Где же я видел подобную трансформацию раньше?..»

Сочетание слов «оказывается, совсем его не знаю» породило цепь ассоциаций, а та привела к ответу, на первый взгляд нелепому: Дональд Хоган.

Но факт оставался фактом. Ведь Дональд случайно и на короткое время тоже раскрылся: когда проявил вдруг лихорадочный интерес к забавной и потенциально важной детали, которую можно потом подставить – как недостающий кусочек головоломки – в поразительную новую картину событий.

Вот так Дональд вдребезги разнес представление о нем Нормана, словно вдруг из-за спины обманки протянул руку реальный человек и разбил кривое зеркало, в которое он до того предпочитал смотреть.

«Голыми руками убил мокера? Только не Дональд. Только не это безмятежное ничтожество, которого я десятки раз подзуживал и пытался вывести из себя в бытовых перебранках!»

Его передернуло от представшей перед его мысленным взором картины: он раздразнил своего квартиранта, и вот его тело лежит на полу в луже крови. Усилием он воли заставил себя вернуться к настоящему. Чад говорил:

– Осталась одна минута, да? Тогда прокрутим еще раз всю процедуру. Я произношу ключевое слово «вопрос», и это включает устройство конвертирования ответа Салманассара. Если это не срабатывает или ответ меня не устраивает, я должен дать команду «остановить» или «отменить» в зависимости от того, хочу ли я вернуться к прежней теме или перейти к другой, верно?

Слушатели разом кивнули.

– Что мне сказать, если я хочу, чтобы он принял новые данные?

Полное недоумение на лицах. Наконец Рекс сказал:

– Ну, мистер Муллиган, думаю, вам на самом деле не следует…

– Заткнитесь. Что я должен сказать?!!!!

– Вы должны сказать «постулировать», – неохотно ответил Рекс.

– Это для гипотезы! Что я должен сказать, чтобы действительно заставить его их приять?

– Ну, понимаете, программирование его свежим материалом на вербальном уровне не предусмотрено, поэтому…

– Мистер Фостер-Стерн! Будете ставить мне палки в колеса, я сию минуту скажу Норману, пусть идет договаривается об отмене времени СКАНАЛИЗАТОРА, а вы ведь этого не хотите, правда?

Рекс сглотнул так, что подпрыгнуло адамово яблоко у него на шее.

– Вам надо будет сказать: «Повторено трижды подряд», – слабо выдавил он.

Чад было недоуменно на него воззрился, потом расплылся в улыбке.

– Черт! Похоже, в этом чудовищном зиккурате у кого-то все-таки было чувство юмора! Но готов поспорить, что тот, кто это придумал, долго тут не продержался.

Техник, стоявший у печатного устройства Салманассара, крикнул:

– Допуск, сэр… Время голосового допроса!

«Знайте – истина в том,

Что повторено трижды подряд!»

Этот дурацкий отрывок из «Охоты за снарком»[89]вертелся в голове Нормана, пока он наблюдал, как Чад со сводящей с ума медлительностью подходит к микрофону. Тут он сообразил, что сравнение Чада с готовящимся к поединку чемпионом было верным. Для Чада это был уникальный случай, единственная, по сути, трудность, попытка преодолеть которую могла бы заставить его отказаться от навязанной самому себе роли растерявшего иллюзии циника.

– Салманассар? – сказал он в микрофон. – Привет, Сал. Меня зовут Чад Муллиган.

Норман и раньше слышал голос Салманассара, но при этих звуках его всегда пробирала дрожь, и не потому, что он принадлежал существу, кардинально отличному от человека, а потому, что пробуждал слишком много ассоциаций. Этот голос был синтезирован на основе модуляций речи известного оперного баритона и обладал довольно приятными интонациями. Но певец был мертв, покончил жизнь самоубийством, и как раз поэтому слушать бестелесный голос было почти невыносимо.

– Я знаю ваши книги, мистер Муллиган, – сказал Салманассар. – У меня в памяти также есть несколько ваших телеинтервью. Я узнаю ваши голос и внешность.

– Весьма польщен. – Чад рухнул в кресло перед микрофоном и направленной на него батареей камер. – Ну, полагаю, у тебя нет времени на пустую болтовню, поэтому перейду прямо к делу. Вопрос: в чем проблема с Бенинским проектом?

– Он неосуществим, – ответил Салманассар. Норман скосил глаза на Рекса. На взгляд невозможно было определить, вызвано ли его лихорадочное беспокойство небрежностью Чада или сознанием того, что подобное использование Салманассара замедляет молниеносную реакцию компьютера до уровня, близкого к человеческому, а значит – и к потере драгоценного времени. Наделить машину способностью говорить на обычном английском означало, что речь прогоняется через периферийные устройства, которые работали со скоростью в тысячу раз меньшей, чем лазерный светописец.