1493 году и принявшего православие. Потомки его — дети и внуки — были участниками многих походов московских великих князей, причем служили ертаульными и гулявыми воеводами, имели милости и награждения... Федор Федорович Хрущов, стольник при дворе царя Алексея Михайловича, служивал гражданским воеводою, но особливо отличился во времена заговора Шакловитого, решительно став на сторону царя Петра. Сын же его Андрей после нескольких лет, проведенных в Московской славяно-латинской школе, отправлен был в Голландию для изучения «экипажных и других адмиралтейских и машинных дел», а по возвращении направлен в контору экипажных дел советником. Там о нем забыли, и долгое время никакого продвижения по службе не следовало. Между тем Андрей Федорович был хорошо образован, любил книжную науку. В библиотеке его стояли книги на латыни, на голландском и немецком языках. Имел он и свое суждение по разным делам, а ходу ему все одно не было. «Немцы затирают...» — привычная русскому человеку мысль была не чужда Андрею Федоровичу. Но более того возмущало его самодержавное всевластие, коим столь явно злоупотребляли «верховники». Может быть, по этой-то причине и примкнул он во время шляхетского брожения 1730 года сначала к проекту Семена Григорьевича Нарышкина, внучатого брата матери Петра Великого и бывшего генерал-адъютанта императора. А после, по живости характера, переметнулся вместе с братом своим Яковом, армейским поручиком, в стан князя Ивана Юрьевича Трубецкого, сочинявшего прошение к новоизбранной императрице о воспринятии самодержавства.

Году в 1735‑м сблизился Андрей Федорович с Волынским, приходившимся свойственником. И в следующем году поехал в ранге бригадира к начальнику Оренбургской экспедиции Кирилову для усмирения восставших башкир. Однако скоро его сменил Леонтий Соймонов, а бригадир Хрущов отправился в Украинскую армию.

Ныне он служил в адмиралтейской конторе под началом Федора Ивановича Соймонова советником, находился с оным в дружбе и входил в число ближайших конфидентов кабинет-министра Артемия Петровича Волынского. Это он, Андрей Федорович, считал, что «Генеральный проект» патрона будет «полезнее книги Телемаховой». Он добросовестно правил сей труд, «подбирая пункт за пунктом для того, что непорядочно написано об армии... а что касалось другого, то все расставлял по своим местам». Кроме того, он писал к сему труду дополнения, а именно о сборе пошлин, об академиях, о библиотеках и о науках. Три месяца «чинил он поправления и дополнения к прожэкту», как доносил о том Кубанец.

В Адмиралтействе некогда было против него выдвинуто обвинение о закупке и поставке негодной пеньки. Нарядили следствие, Хрущову грозил штраф. Вытащил его Соймонов, бывший в ту пору сенатским обер-прокурором, — не исключено, что не без влияния Волынского. Однако после случая сего дружба его с Федором Ивановичем укрепилась настолько, что они не раз вместе по нужде, а то и по товариществу бывали в инспекциях. Соймонов не уставал удивляться глубоким знаниям Андрея Федоровича в русской истории, которая, как это ни печально констатировать, никогда не была хорошо известна русским, даже достаточно образованным людям...

8

На всю жизнь запомнил Федор Ивановин, как в прошедшем 1739 году ходил на боте с Андреем Федоровичем Хрущовым через Неву в Петербургскую — Петропавловскую крепость. Давно следовало наведаться в стоящие за стенами флотские магазины. Вылезши на пристани, направились было оба в комендантский дом, но, услыхав крики, остановились. За палисадом рядом с казармой стояли, сбившись, люди. Подошли... Эва! В центре толочи на деревянной кобыле укреплено и разложено вырезанное из бересты изображение человеческой спины и плеч. Его с азартом и вскриками по очереди стегали длинным кнутом собравшиеся. Старый заплечный мастер с вырванными ноздрями внимательно следил за тем, чтобы удары клались, как положено, крест-накрест, чтобы не касалися мест, где обозначены голова и бока на бересте. Иногда он за нерадивость взбадривал того или другого из стегавших.

— Это чево, никак школа?.. — спросил Федор старого палача. Тот поклонился, сняв колпак. — А мы учеников для Академии морской сыскать не можем...

Андрей Федорович пожал плечами:

— Кабы людям да песий хвост, сами бы себе все бока исхлестали.

Генерал-кригс-комиссар шевельнул лопатками под камзолом, вспомнив, как видел у Волынского в одном из покоев на стене кнут. Зачем он там висел — неведомо. Вряд ли для острастки челяди. Его и так пуще огня боялись. Скорее — просто так. Соймонов хорошо помнил сей инструмент и сразу узнал его и ныне в руках ученика. Короткая, не более полуаршина толстая деревянная рукоятка с прикрепленным к ней длинным, плетенным из кожи «столбцом» с медным колечком. К колечку крепится хвост из широкого ремня толстой сыромятной кожи, выделанного желобком. Конец хвоста твердый, как кость, загнут когтем.

Опытный заплечных дел мастер с первого же удара мог при нужде сорвать мясо со спины, а с трех — перебить позвоночник и вовсе прекратить мучения. Но случалось, что и после сотни ударов истязуемый оставался жить. Не зря говорят в народе, что «дивен рукодел в деле познается»... Родственники осужденных по традиции носили катам поминки «на милосердие»...

В конце тридцатых годов Петербургскую крепость уже обложили камнем. Подняли куртины до пяти саженей, строили кронверк. После смерти Петра Великого в промежутках между бастионами возвели равелины, отделив их сначала от стен рвами с водою. Постепенно крепость превратилась в первоклассное военно-инженерное сооружение. Но никогда ее стены не отражали натиск внешних врагов. И с самого начала своего существования стала Петропавловская крепость служить политической тюрьмою. Фридрих Вильгельм Берхгольц, камер-юнкер герцога Голштинского, писал в своем «Дневнике о Петропавловской крепости»: «Она есть в то же время род Парижской Бастильи, в ней содержатся все государственные преступники и нередко выполняются тайные пытки». А чтобы закончить эту тему, дадим слово тем, кто жил два с половиною столетия назад, для кого пытки и казнь не являлись экзотикой, а входили в картину повседневного существования, являлись неотъемлемой частью общественной жизни.

Оглядев толпу, Федор Иванович еще раз подивился: из какого же народу в палачи набирают? Хрущов — кладезь премудрости по части гистории отечественной — тут же откликнулся:

— Ране, по боярскому приговору от шестисот осьмдесят перваго, назначать должно было охотников из посадских и вольных людей.

— И неужто шли?

— А чево?.. Из губных неокладных расходов жалования им по четыре рубли в год, да корм, да поминки...

— А коли не находилось охотников? Вроде бы средь православных заплечного мастера должность не больно лакома...

— Жеребья метали теж посадские, а то из преступников, кого по