Значит она, по просьбе Гаврилыча, специально меня куда-то отправила, чтобы тому на меня не тратиться, и красивую рожу мою с новыми зубами и длинными, чёрными ресницами за столом напротив себя с завистью не созерцать! – понял Платон.

Но зависть Гудина коснулась и одежды Платона.

Когда новый комендант Борис Васильевич Новиков в коридоре обратился к Гудину с вопросом, почему он сегодня без галстука, тот нарочно громко, чтобы слышал Платон, ответил, пытаясь этим задеть его, но задев всех нормальных мужчин:

– «А галстуки носят только идиоты!».

– «Ведь когда рабочий идёт в галстуке – это же смешно!» – через мгновение уточнил он, вспомнив про себя в галстуке, и поняв, что поначалу погорячился.

Ну, и говнюк, этот Гаврилыч! Просто смерд какой-то!? Говно из него так и прёт! Любые эмоции – наружу! И, в основном, отрицательные! – про себя возмущался Платон.

Порядочный человек отличается от непорядочного тем, что он хотя и может подумать о другом человеке что угодно, но вслух никогда не скажет ничего обидного, оскорбительного и унизительного, тем более не сделает подлости другому! – рассуждал он сам с собою, при этом о чём-то задумавшись и сокрушённо вздыхая.

И тут же несколько мысленно успокоил себя: а ведь не проявлять эмоций при посторонних – это признак лишь представителей высшего, в смысле культуры поведения, сословия!

Лето завершалось, закончились отпуска, увеличилось количество пассажиров в транспорте. Платон возобновил ежедневные поездки с дачи на работу и обратно. Возобновились и его приключения в электричках. В одно утро их произошло сразу три! И как тут не вспомнить о троице?

Моложавая женщина, сидевшая у окна напротив Платона, не выдержала попыток длинноногого пассажира с рюкзаком за спиной расположить большие в кроссовках ступни своих ног вокруг её х-образных ножек, и не удержалась от замечания пенсионеру:

– «Мужчина! Вы мне все ноги оттоптали!».

– «Надо же? А я и не заметил!» – понимая её правоту, поначалу отшутился Платон.

Место у окна в первом отсеке вагона электрички было крайне неудобно из-за ещё большего утолщения гаргрота, проходящего по границе пола и боковой стены вагона.

Многие мужчины обычно ставили одну из своих ног на этот гаргрот, и даже были довольны этой позой, позволявшей их телу несколько отдохнуть.

Но женщины в юбках этого себе позволить не могли.

Платон тоже, но из-за болезненной невозможности долго так держать согнутую в колени ногу. К тому же Платон из-за своих больных рук никогда не снимал рюкзак в электричках.

Ибо затруднённость и болезненность полностью выпрямить руки в локтевом сгибе не давали возможности положить тяжёлый рюкзак на верхнюю полку, особенно, когда все сидячие места были заняты, и ноги их владельцев мешали подойти к полке поближе.

Также ему было бы тяжело и болезненно держать снятый рюкзак на бёдрах и коленях.

Но всё это ведь не объяснишь недогадливым и нечутким молодым эгоистам с излишним самомнением.

И, чтобы лишний раз не мешать пассажирам любого вида общественного транспорта, да и себе не создавать проблем, Платон специально купил для поездок на дачу небольшой спортивно-молодёжный рюкзачок, всегда довольно плотно прилегавший к его спине, и ни при каких загрузках не выступавший за габариты спины своего хозяина.

Поэтому на периодические советы некоторых квази умных и заботливых пассажиров стоявшему рядом с ними в проходе пенсионеру снять рюкзак, писатель отвечал пожилым женщинам:

– «А на чём его держать-то? Ведь руками я держать не могу!».

Молодым же парням ответ был другим:

– «Ты, прям, пионэр страны советов! Видишь руки какие? А ты советы мне даёшь, как будто я сам не знаю, что мне можно, а что нет?!».

Но тут попалась пассажирка, сидевшая сомкнув колени, но широко расставив ступни.

Так что обычная в таких случаях манера Платона, как бы своими ступнями снаружи охватить ступни женских ножек, в данном случае не подходила.

Также в данном случае не проходил и им практиковавшийся обычно с мужчинами вариант, когда все ступни размещались в шахматном порядке.

Вскоре место слева у прохода освободилось, и Платон передвинулся туда. Теперь можно было даже ноги несколько вытянуть в сторону двери.

Но теперь новая напасть обрушилась на него.

Уже ближе к Москве, Платону, склонившемуся в сладкой дрёме над своими коленями, в голову вдруг упёрлась чья та сумка. Платон рукой чуть подвинул её.

Но никакой реакции хозяйки не последовало. После очередного удара по его голове Платон уже резче оттолкнул помеху, на что услышал визгливый женский голос:

– «Мужчина! Что вы толкаете мою сумку?!».

– «Так Вы ею по моей голове бьёте!».

– «А Вы уберите голову!».

– «Может мне ещё и жопу убрать?».

– «А это не спальный вагон!».

– «Ну и курица!» – поднял голову Платон.

– «Ну, так я и знал! Точно блондинка!» – нарочно громко для народа сказал Платон.

Под понимающие улыбки и лёгкие смешки некоторых пассажиров хозяйка сумки – упитанная средних лет блондинка – ретировалась в тамбур.

Да-а! Есть женщины мясной породы, есть – молочной, но есть и просто породы! – про себя подумал аналитик, снова прикрывая глаза.

Но не успела дрёма снова захватить писателя, удачно отбившегося от потенциальных читателей, как новый удар потряс тело Платона.

До этого крепко дремавший у окна, через пустующее место от Платона, молодой, крупный кавказец, от крепкого сна и толчка поезда вдруг всей своей массой рухнул на бок, головой сильно ударив Платона в плечо.

Чебурек, твою мать! Нигде покоя нет! То по голове били, а теперь и головой!? Хрен тут поспишь! – пронеслась мысль в сотрясённой голове пострадавшего.

И действительно, сон, как рукой сняло.

Невольно он взглянул в окно и удивился унылой картине.

Осень сразу вступила в свои права – с дождями и прохладой, будто бы и вовсе не было прекрасного тёплого лета, его красоты.

Вместе с осенью и с наплывом количества пассажиров увеличилось и количество мусора вокруг.

«Русиш шваль!» по-прежнему «срала там, где и жрала», мусоря и «дома» и в «гостях».

Что-то пока не было видно возрастающего патриотизма россиян, во всяком случае, в Москве и в Подмосковье.

Да понаехало Вас тут! – словно услышал свой внутренний голос абориген – Вот и мусорите, как в стане врага. Хотя, пожалуй, у врага бы побоялись?! Значит, гадите, как в доме неуважаемого покровителя, словно мстя ему за его помощь и покровительство, за своё такое зависимое от него положение!? – сердито продолжал рассуждать коренной москвич.