Та же мысль пришла в голову и хирургу. Оттянув пораненную губу щипцами, он двумя быстрыми движениями ножа отрезал широкий треугольный кусок. Женщина со страшным булькающим криком вскочила на кушетке. Чадра свалилась с её лица. Это лицо он знал. Он узнал его, несмотря на эту безобразно выступающую верхнюю губу, несмотря на это месиво из слюны и крови. Она, продолжая кричать, всё пыталась закрыть рукой зияющий вырез. Дуглас Стоун, с ножом в одной руке и щипцами в другой, сел в изножье кушетки. Комната закружилась у него перед глазами, и он почувствовал, как что-то сдвинулось у него в голове, словно распоролся какой-то шов за ухом. Окажись напротив кушетки посторонний наблюдатель, он сказал бы, что из двух этих ужасных, искажённых лиц его лицо выглядит ужасней. Как будто в дурном сне или в пьесе, разыгрываемой на сцене, он увидел, что шевелюра и борода турка валяются на столе, а у стены, прислонясь к ней, стоит лорд Сэннокс и беззвучно смеётся. Крики теперь прекратились, и обезображенная голова снова упала на подушку, но Дуглас Стоун продолжал сидеть неподвижно, а лорд Сэннокс всё так же стоял, сотрясаясь от внутреннего смеха.

– Право же, эта операция была совершенно необходима Мэрион, – заговорил наконец он. – Не в физическом смысле, а в нравственном, я бы сказал, в нравственном.

Дуглас Стоун нагнулся и принялся перебирать бахрому покрывала. Его нож со звоном упал на пол, но он по-прежнему сжимал в руке щипцы с тем, что в них было зажато.

– Я давно собирался проучить её в назидание другим, – любезным тоном пояснил лорд Сэннокс. – Ваша записка, посланная в среду, не дошла по адресу – она здесь, у меня в бумажнике. И уж я не пожалел труда, чтобы выполнить свой план. Кстати, губа у неё была поранена вполне безобидным оружием – моим кольцом с печаткой.

Он бросил на своего молчащего собеседника острый взгляд и взвёл курок небольшого револьвера, который лежал у него в кармане пальто. Но Дуглас Стоун всё перебирал и перебирал бахрому покрывала.

– Как видите, вы всё-таки успели на свидание, – сказал лорд Сэннокс.

И при этих словах Дуглас Стоун рассмеялся. Он смеялся долго и громко. Но теперь уже лорду Сэнноксу было не до смеха. Теперь его лицо, напрягшееся и отвердевшее, выражало что-то похожее на страх. Он вышел из комнаты, притом вышел на цыпочках. Старуха ждала снаружи.

– Позаботьтесь о вашей госпоже, когда она проснётся, – распорядился лорд Сэннокс.

Затем он спустился по лестнице и вышел на улицу. Кеб стоял у дверей, и извозчик поднёс руку к шляпе.

– Первым делом, Джон, – сказал лорд Сэннокс, – отвезёшь доктора домой. Наверное, придётся помочь ему спуститься. Скажешь дворецкому, что его хозяин заболел во время посещения больного.

– Слушаюсь, сэр.

– Потом можешь отвезти домой леди Сэннокс.

– А как же вы, сэр?

– О, ближайшие несколько месяцев я поживу в Венеции, в гостинице «Отель ди Рома». Проследи, чтобы письма пересылали мне по этому адресу. И скажи Стивенсу, чтобы он показал на выставке в будущий понедельник все пурпурные хризантемы и телеграфировал мне о результате.

1893

Римский наместник Понтий сидел в атриуме своей роскошной виллы на Темзе и с изумлением смотрел на свиток папируса, который только что развернул. Перед ним стоял гонец – низкорослый италиец, прибывший прямо из Рима; его чёрные глаза глядели устало, а смуглое лицо казалось ещё темнее от пыли и пота. Наместник смотрел на гонца и не видел его – так заняты были его мысли спешным и неожиданным приказом; ему казалось, что почва уходит у него из-под ног. Дело всей его жизни и сама жизнь неудержимо рушились.

– Хорошо, – сказал он наконец недовольно и резко, – ступай.

Гонец поклонился и вышел из комнаты, шатаясь от усталости. Белокудрый британец-управляющий поспешно вошёл за приказаниями.

– Здесь ли легат?

– Он ждёт, твоя светлость.

– Пусть он войдёт, и оставь нас одних.

Несколько мгновений спустя Лициний Красс, предводитель британских легионов, стоял перед своим начальником. Это был большой бородатый человек, в белой гражданской тоге, отороченной патрицианским пурпуром. На лице его, изборождённом шрамами и сожжённом солнцем в долгих африканских походах, выразилась тревога, когда он вопросительно посмотрел на усталого и омрачённого тягостными думами проконсула.

– Боюсь, твоя светлость получил неприятные вести из Рима?

– Самые ужасные, Красс. С Британией покончено, и ещё вопрос, удастся ли удержать Галлию.

– Оставить страну? Неужели таков приказ?

– Вот он, с собственной печатью императора.

– Но что причиной, твоя светлость? Правда, ходили слухи, но мне не верилось: уж слишком невероятно.

– До меня они тоже дошли на прошлой неделе, и я приказал сечь кнутом всякого, кто вздумает распространять их. Но здесь всё сказано предельно ясно: «Приведи все твои легионы на помощь империи, не оставь ни одной когорты, ни одного человека в Британии. Таков мой приказ».

– Но в чём причина?

– Он хочет обрубить конечности, чтобы сердце стало сильнее. Старый германский улей собирается взлететь ещё раз. Если отрезать Британию, то Италию ещё можно будет спасти. Свежие полки варваров идут из Дакии и Скифии; нужен меч для защиты альпийских переходов, и Рим не может оставить в Британии три хороших легиона в полной праздности.

Солдат пожал плечами:

– Если легионы уйдут, ни один римлянин не будет чувствовать себя здесь в безопасности. Несмотря на всё, что мы сделали, эта страна не наша; мы сдерживаем её мечом лишь до тех пор, пока мы сами здесь.

– Да, все мужчины, женщины и дети латинской крови должны уйти вместе с нами в Галлию. Галеры уже ждут нас в Порт-Дубрисе. Отдай сейчас же приказ, Красс. Когда Валериев Победоносный легион отойдёт от адрианских стен, он может взять с собой северных колонистов. Иовианцы могут захватить с собой колонистов запада, а батавы – восточных жителей, если те захотят собраться у Камборикума. Ты проследишь за всем.

На минуту он закрыл лицо руками.

– Скверное дело, – воскликнул он, – рубить корни у такого крепкого дерева!

– Для того, чтобы дать место сорной траве, – с горечью добавил легат. – Подумать страшно, чем кончат эти несчастные британцы! На всей территории острова не найдётся ни одного племени, которое не захочет перерезать горло соседям, как только последний римский ликтор повернётся к ним спиной. Даже и теперь этих горячих западных силуров с трудом удаётся держать в повиновении.

– Пусть собаки грызутся между собой как хотят, пока не победит сильнейшая, – проговорил римский наместник. – Хорошо ещё, если победитель оставит искусства и законы, которые мы принесли, и если британцы останутся тем, чем мы их сделали. Но нет, придёт медведь с севера и волк из-за моря; раскрашенные дикари выйдут из-за стен, саксонские пираты – из воды и станут править страной после нас. Они разрушат всё, что мы охраняли, сожгут всё, что мы строили, опустошат наши посевы. Но жребий брошен. Ступай, Красс, исполняй приказ.