предстать чистенькими, что Ларри Янга обвинили в бессмысленной глупости, судили и оправдали. Впрочем, несмотря ни на что, когда пришел черед Уордена давать показания, он бросился на меч с внешним безразличием. На вопрос защитника сенатора о ключевом разговоре, когда Янг сам признал, что преступления не было, детектив не постеснялся пробить самую большую дыру в деле обвинения.

– Так объясните мне, детектив: вы сказали сенатору, что его не обвинят, если он признается вам, что преступления не было?

– Я сказал, что я ни в чем его не обвиню.

– Но его обвинили.

– Не я же.

Затем Уорден подтвердил, что сенатор признался в ложном заявлении, только услышав, что расследование не продолжится. Уорден точно описал завершение беседы с Янгом, когда сенатор сказал, что преступления не было, и он сам решит вопрос в частном порядке.

Защитник сенатора завершил перекрестный вопрос с удовлетворенной улыбочкой.

– Спасибо, детектив Уорден.

Спасибо, еще бы. Признание сенатора выставили результатом принуждения, прокурор не хотел поднимать тему мотива, стоящего за ложным заявлением, и районному судье не понадобилось долго размышлять, чтобы прийти к ожидаемому вердикту.

На выходе из зала суда Ларри Янг подошел к Дональду Уордену и протянул ему руку.

– Спасибо за то, что не солгали, – сказал он. Уорден удивленно воззрился в ответ.

– А с чего мне было лгать?

В данном контексте это поразительное оскорбление. Зачем ему лгать? Зачем лжесвидетельствовать под присягой? Зачем рисковать своими принципами, не говоря уже о работе и пенсии, ради победы в таком-то деле? Чтобы повесить на стену голову какого-то политика? Заслужить вечное уважение политических врагов Ларри Янга?

Уорден, как и любой коп, не жаловался на нехватку цинизма, но стоиком его нельзя было назвать. Открытые дела и открытый обман – две основные темы этого проклятого года – все еще задевали его больше, чем многих детективов помоложе. Это проявлялось нечасто, но внутри Уордена всегда было ядро настойчивого гнева, молчаливого бунта против инертности и политики его собственного департамента. Редко когда он давал этим чувствам выйти наружу – они гноились глубоко внутри, подпитывая его непокорное повышенное давление. Только раз Уорден выпустил гнев из-за дела Ларри Янга, и то в коротком разговоре в комнате отдыха, когда Рик Джеймс пытался поднять ему настроение.

– Эй, ты ведь уже ничего не решаешь, – сказал Джеймс. – Что ты можешь сделать?

– Я тебе скажу, на что я готов, – прорычал Уорден. – Готов засунуть пистолет кому-нибудь в пасть, и этот кто-то сидит в этом самом здании.

Джеймс оставил тему. В конце концов, что тут добавишь?

В тот же период Терри Макларни впал в клиническую депрессию из-за слушка, что Уорден интересуется открытой вакансией следователя в бюро судмедэкспертизы. Пропал наш Уорден, сказал он остальным в группе. Теряем человека из-за этого долбанутого года.

– Кажется, что он просто устал, – сказал Макларни. – Но таким уставшим я его еще никогда не видел.

Он крепко держался за последнюю надежду: вернуть Уордена на улицы, к новым убийствам. Хорошим убийствам, хорошим вызовам. Макларни верил, что если такой человек, как Уорден, и может начать сначала, то только благодаря настоящей полицейской работе.

Но и Монро-стрит было настоящей полицейской работой, и дело Райдаута. Просто кончились они хреново. Даже сам Уорден не понимал, что пошло не так, и не представлял, куда ведет его этот туннель и есть ли в конце свет. Обнадеживает здесь только одно: Дональд Уорден привык странствовать в темноте.

И вдруг свет забрезжил. Конец сентября принес те три убийства за одну полуночную смену, когда Уорден работал по каждому трупу, что попадался на глаза. А через неделю после них, уже в дневную смену, он словил еще один худанит. Причем совсем глухой: за начальной школой на Гринспринг-авеню была найдена зарезанной голая женщина. Ее обнаружил почтальон через добрых двенадцать часов после убийства. Ни тебе документов, ни совпадений с заявлениями о пропавших.

Самое красивое в этом следствии Уордена – не успешное завершение, хотя, как ни поразительно, он-таки найдет подозреваемого, проваландавшись с делом больше года. Красота заключалась в том, что он не позволил этой женщине остаться Джейн Доу – из «оленьего семейства»[67], как он любил выражаться, – чтобы ее похоронили на 200 долларов за счет штата, не известив при этом друзей или семью.

Шесть дней Уорден рыл носом землю в поисках имени. Телеканалы и газеты отказались публиковать ее лицо – слишком очевидно, что она мертва. Отпечатки не совпали ни с чем и в местном компьютере, и в федеральной базе данных ФБР. И хотя тело выглядело чистым – признак того, что она не бездомная, – никто не пришел в отделение, не сказал, что у них не вернулась домой мать, сестра или дочь. Уорден проверил ночлежку бездомных женщин на ближайшей Коттедж-авеню. Проверил центр реабилитации и наркологической помощи, потому что печень жертвы на вскрытии показалась сероватой. Опросил все улицы вокруг начальной школы и вдоль ближайшего маршрута городского автобуса.

Прорыв произошел прошлым вечером, когда он показывал фотографию в барах и едальнях в Пимлико. Наконец в баре «Прикнес» кто-то вспомнил, что у покойной был парень по имени Леон Сайкс, проживавший на Морленд-авеню. Этот адрес ничего не дал, но сосед посоветовал проверить дом 1710 по Бенталу. Там девушка выслушала Уордена и направила его в дом 1802 по Лонгвуд, где Леон Сайкс посмотрел на снимок и опознал в покойной некую Барбару.

– А фамилия?

– Я не знаю.

Но Леон вспомнил, где проживала ее дочь. И вот так благодаря чистейшей полицейской работе ногами Джейн Доу, черная, около тридцати, стала Барбарой Уомбл, тридцать девять, 1611 по Морленд-авеню.

Те шесть дней и ночей похождений в Пимлико ни у кого не ставили сомнений: Уорден пережил свой самый поганый год и вернулся.

Триумфальное возвращение Здоровяка обозначилось и возобновлением нескончаемых измывательств над Дэйвом Брауном – его отказ от дела Кэрол Райт не то чтобы прошел для старшего детектива незамеченным. По крайней мере, часть сентября оправданием Брауна было дело Нины Перри, которое началось, когда пару торчков арестовали в машине женщины, о чьем исчезновении из дома на Стрикер-стрит заявляли за неделю до ареста. Браун в паре с Макларни блестяще раскрыл дело, вынудив одного подозреваемого чистосердечно признаться в убийстве и затем привести детективов к разложившимся останкам жертвы, брошенной в глуши округа Кэрролл.

Уорден наблюдал за ходом следствия и думал: может быть – но пока только может быть, – в Дэвиде Джоне Брауне все-таки кроется настоящий детектив. Дело Перри было образцовой работой, благодаря которой коп учится чему-то из ремесла. Но