К числу субъективных причин поражения Троцкого относились его слабость как политического манипулятора, стремление в основном следовать идейным принципам марксистской политики, правилам игры, которые из нее вытекали, тогда как Сталин «возвел в закон жестокий нрав игры без правил» (Владимир Высоцкий). Но были и другие личностные причины, частично связанные с этой главной, а частично существовавшие самостоятельно.

Одна из них — меньшевистское или «полуменыиевистское» прошлое Троцкого, его столкновения с Лениным между двумя революциями в России, его позднее вступление в большевистскую партию. Троцкий никак не мог забыть своих острых и справедливых обвинений по адресу Ленина, выдвигавшихся с 1904 года. Он мог приспособиться к внутренней жизни большевистской партии, к ленинскому диктату и диктаторской государственной власти, которую сам исполнял с полной отдачей. Но все же в глубине души он не был в состоянии избавиться от юношеских надежд на возможность построения рабочей партии не на базе психологии осажденной крепости и вытекающего отсюда безоговорочного подчинения начальству, а с учетом самодеятельности рядовых масс.

Наконец, нельзя не принимать во внимание, что Троцкий чувствовал свое личное превосходство над окружающими, преувеличивал это превосходство, почти не скрывая этого. На виду были его высокомерие, отстраненность от окружающих, стремление смотреть на других, прежде всего на политических соперников, откровенно сверху вниз, тогда как Сталин покамест усиленно маскировался «большевистской скромностью».

Не исключены были непредвиденные повороты, которые могли бы привести к восстановлению Троцкого во властной иерархии, но это могло произойти только при катаклизмах, при внезапном исчезновении Сталина и близких к нему партократов, при коренном изменении политической обстановки в СССР. Рассчитывать на это в обозримой перспективе было почти невозможно. Политически активные слои общества постепенно исчезали. Рассчитывать на массовую поддержку Троцкий и его ближайшие сторонники теперь не могли. За баталиями 1927 года, разумеется, следили люди различного социального положения, но в основном отстраненно, не желая ввязываться в неприятные истории. Именно так — «Неприятная история» — писатель-сатирик Михаил Зощенко назвал свой рассказ 1927 года, в котором герой разыгрывает хозяйку дома, куда он пришел в гости: он якобы звонит в Кремль и спрашивает мнение товарища Троцкого о смысле слова «троцкизм». Хозяйка, конечно, шокирована, вечер испорчен.

Отныне Троцкий работал в основном не столько на современников, сколько на потомков.

К началу 1928 года были задержаны и находились в заключении примерно полторы тысячи оппозиционеров.[1054] Арестованная в январе 1928 года группа москвичей устроила в Бутырской тюрьме бунт, который был подавлен, а его участники зверски избиты. Сотрудники ОГПУ, готовя Сталину доклад об этом инциденте, завершили его словами: «Таким было поведение злейших врагов партии и Советской власти».[1055]

Существовала вероятность, что судьбу этих людей разделят нераскаявшиеся политические лидеры оппозиции. Однако время прямой физической расправы, по мнению Сталина, еще не наступило. Правившая группа не исключала, что примеру Каменева и Зиновьева последуют другие оппозиционеры, и их покаяние можно будет использовать в пропагандистских целях.

Судя по протоколам Политбюро, вопрос о депортации оппозиционеров им не обсуждался. Можно, однако, не сомневаться, что решение о их высылке в отдаленные районы страны, в частности об удалении Троцкого из Москвы, было принято этим высшим властным органом — скорее всего 23 декабря 1927 года[1056] без включения вопроса в протокол. Воля партократии была оформлена постановлением Особого совещания при коллегии ОГПУ от 31 декабря 1927 года о ссылке активных деятелей оппозиции.[1057] Само собой разумеется, что решение было принято по прямому указанию Сталина.

В конце декабря 1927 года Троцкого проинформировали о его направлении в Астрахань, где ему будет предоставлена работа. Он ответил, что малярия делает для него невозможным пребывание в этом городе. Неизвестно, страдал ли он на самом деле этой болезнью (некоторые врачи трактовали внезапные повышения температуры именно как редкую форму малярии), но в качестве таковой теперь можно было представить приступы болезненного состояния, сопровождавшие Троцкого на протяжении ряда лет.

Фактически с первых чисел января 1928 года становилось ясно, что речь идет не о направлении на работу, а о ссылке Троцкого в Астрахань, Раковского — в Усть-Сысольск (ныне Сыктывкар), Радека — в Ишим и т. д. 3 января Троцкий был вызван в ОГПУ, но отказался явиться.

Когда поступило это известие, Раковский, Радек и Каспарова потребовали встречи с Орджоникидзе. Они протестовали против места назначения Троцкого, заявляя, что здоровье Льва Давидовича подорвано малярией и он не выдержит тяжелого туманного климата в этом прикаспийском городе. Орджоникидзе занял двойственную позицию, давал неопределенные обещания, а ОГПУ, как украдкой сообщали из этого учреждения тайные симпатизанты Троцкого, планировало в ближайшие дни приступить к осуществлению директивы Политбюро о депортации.

Единственным результатом демаршей оппозиционеров накануне ссылки было удовлетворение их протеста по поводу места нахождения Троцкого — Астрахань была заменена Алма-Атой. Его проинформировали, что он будет депортирован на основании статьи 58 (10) Уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшей кары вплоть до расстрела за контрреволюционную агитацию и пропаганду. Зарубежная печать называла эту расправу «сухой гильотиной».[1058]

Первым в ссылку отправили Троцкого. Отъезд был назначен на 16 января. Троцкому сообщили, что его поезд отходит от Казанского вокзала в 10 часов вечера. В то время как Наталья Ивановна при помощи друзей занималась подготовкой к отъезду, явился старый друг и лечащий врач семьи Ф. А. Гетье, который наивно советовал отложить отъезд в связи с тем, что супруга Троцкого была простужена…[1059] Хотя доктор лечил высшую элиту, характер и масштабы конфликта он не вполне понимал, полагая, что речь идет чуть ли не об очередной деловой поездке.