В Алма-Ате Троцкий занялся работой, которую считал ответственной. Еще до ссылки он договорился с директором Института Маркса и Энгельса Д. Б. Рязановым о сотрудничестве. Институт взял на себя снабжение Троцкого политической литературой.

Он получил от института несколько заданий. Одно из них — редактирование части томов К. Маркса и Ф. Энгельса на русском языке. В начале мая он сообщил супругам Радек, что получил первый том и приступает к работе.[1067]

Другим поручением стал перевод на русский язык части памфлета К. Маркса «Господин Фогт», написанного в 1860 году как полемический ответ на ряд печатных выступлений германского философа и естествоиспытателя Карла Фогта. В мае 1928 года Троцкий информировал Рязанова, что перевел примерно три печатных листа работы, но они еще нуждаются в доработке, особенно в связи с наличием многоязычных цитат, и выражал готовность перевести всю книгу, если Рязанов не будет настаивать на срочности.[1068]

За свою работу Троцкий получал от института гонорары. Создается впечатление, что Рязанов, занимавший негативную позицию в отношении Сталина, но не участвовавший в оппозиции, поручал Троцкому переводы, чтобы материально его поддержать. Можно предположить, что и власти не возражали против его переводческой деятельности, надеясь, что Троцкий займется «безопасной» работой, которая поглотит его время и отвлечет от оппозиционных выступлений, что отнюдь не оправдалось.

В ссылке Троцкий приступил к работе над книгой воспоминаний, которую завершит и издаст уже в эмиграции. В алма-атинской библиотеке он разыскал старые журналы, полагая, что они станут опорными вехами для проникновения в эпоху, и был обрадован, обнаружив в той же библиотеке топографические планы Одессы и Николаева.[1069]

Многие годы Троцкий работал с секретарями и привык к этому. Теперь приходилось привыкать трудиться почти в одиночку — Сермукс и Познанский в Алма-Ату допущены не были (обоих отправили в ссылку). Троцкому разрешили пользоваться пишущей машинкой, привезенной с собой, а единственным помощником оказался безотказный сын Лев, трудившийся с утра до ночи, выполняя все более нагромождавшиеся технические и частично политические поручения отца. Посильную помощь оказывала и Наталья Ивановна.

Возобладавшая в руководстве партии и страны сталинская группа проводила довольно четкое различие между сосланными лидерами оппозиции (Троцкий, Радек, Преображенский, Раковский, Смилга и некоторые другие) и бывшими рядовыми оппозиционерами. К первым пока относились с определенным пиететом — брали на скудное содержание, не препятствовали переписке и даже давали возможность обращаться в международные коммунистические инстанции, в частности к VI конгрессу Коминтерна. Вторая же группа — оппозиционеры низшего и среднего звена — жестоко преследовались. Рядовых оппозиционеров сажали в тюрьмы, где они, помимо охраны, подвергались издевательствам уголовников, находившихся в тех же камерах.

Проводя этот курс, власти ставили несколько задач: оторвать верхушку оппозиции от рядовой массы, возбудить чувства недовольства в среде последних, оставить для лидеров полуоткрытую дверь для возвращения в партию, продемонстрировать зарубежной общественности своего рода «либерализм» руководства ВКП(б), готового принять заблудших в свои ряды при полном раскаянии. Эти расчеты не были построены на песке. Сталин, отлично зная уровень значительной части оппозиционеров, которые, как и он сам, усвоили ленинский моральный релятивизм, действовал почти наверняка. Стойкой оставалась лишь небольшая группа оппозиционных лидеров (Троцкий, Раковский, Сосновский и некоторые другие).

Информацию о текущих событиях в СССР и за рубежом Троцкий поначалу узнавал только из советской прессы. Почта приходила с большим опозданием. Ссыльному пришлось жаловаться местным властям, которые заверили его, как и полагалось бюрократам, что почтовые неурядицы будут улажены. Иностранные газеты не доходили, и Троцкий просто изнывал без западной прессы. Он писал в феврале в одном из писем, что надеется со временем наладить получение по крайней мере важнейших мировых газет (хотя бы с запозданием на месяц, что считал терпимым).[1070] Это ему действительно удалось. Помощь оказали владевшие иностранными языками X. Г. Раковский и другой болгарин, участник оппозиции Георгий Андрейчин, который, сам находясь в ссылке, установил с лидером несогласных письменный контакт и предложил ему всяческие услуги. Пользуясь тем, что он сохранил связи с деятелями американского рабочего движения, в котором участвовал ранее, Андрейчин посылал Троцкому материалы американской печати, делился соображениями о политическом положении и перспективах развития США.[1071] Были и другие источники информации. Многие материалы присылали ему остававшиеся в Москве сын Сергей и дочь Зинаида.[1072]

Находясь в ссылке, Троцкий пережил первую тягчайшую семейную утрату. 9 июня 1928 года в Москве от скоротечного туберкулеза скончалась его 25-летняя дочь Нина, муж которой Марк (Ман) Невельсон, будучи участником оппозиции, был арестован незадолго до высылки ее отца.

Во время ареста Невельсона Нина находилась в больнице, куда попала из-за гриппа, осложнившегося воспалением легких, а затем туберкулезом. Неблагополучным было и ее моральное состояние в связи с арестом мужа, собственным исключением из партии и лишением работы как родственницы лидера оппозиции. Дома почти без присмотра оставались маленькие дети — семилетний Лева и двухлетняя Волина. Вначале болезнь Нины, хотя протекала нелегко, не считалась опасной. 20 марта 1928 года она писала отцу, что пятую неделю находится в постели и вторую в больнице, но готова «броситься в погоню» за книгами, необходимыми отцу. Хотя у нее держалась высокая температура, она надеялась скоро «выйти на свободу».[1073] Состояние здоровья с каждым днем ухудшалось, но Нина сбежала из больницы, чтобы ухаживать за детьми. Тяжелейшая болезнь легких стремительно развивалась, и, несмотря на помощь хороших медиков, в том числе кремлевского доктора Ф. А. Гетье (человека благородного, сохранившего связь с Троцким и в ссылке,[1074] заботившегося о его родных), через несколько недель последовал фатальный исход. До открытия пенициллина оставались еще годы, и во многих случаях медицина оказывалась бессильной.