Из Фрунзе путь продолжали сначала на автобусе, затем по высокогорной дороге на телегах и, наконец, вновь на автобусе, высланном из Алма-Аты.

Так Троцкий оказался в третьей, на этот раз советской, ссылке, из которой бежать было почти невозможно, тем более для такого именитого лица, находившегося в изгнании вместе с семьей. К тому же, при всем неприятии сталинского режима, существовавшая власть рассматривалась им не как политически враждебная, а только допускавшая серьезные отклонения от правильного курса. Изгнанник по-прежнему ставил своей задачей не свержение власти, а изменение политики путем замены «центристского» руководства новыми людьми, что повлекло бы восстановление его личных властных функций.

Ссылка Троцкого породила новый анекдот, циркулировавший в Москве в 1929 году. В нем рассказывалось, как Сталин, провожая Троцкого и попыхивая трубкой, заявил ему: «Дальше едешь, тише будешь». Этот анекдот явно придумали те, кто плохо знал характер Льва Давидовича.

Первый месяц Троцкий с семьей жили в алма-атинской гостинице «Джетысу» (в переводе с казахского «Семиречье»). Условия были не из лучших. За две крохотные комнаты необходимо было платить из своего кармана. Комнаты не имели элементарных удобств (ванной, туалета), к которым семья успела привыкнуть как к необходимому условию существования. Правда, Наталье Ивановне будто в насмешку предоставили право пользоваться кухней, но ее оборудование было разрушено и приходилось пользоваться ресторанной пищей, дорогой и мало съедобной, «гибельной для здоровья», как сообщал Троцкий 31 января в телеграфной жалобе Калинину и Менжинскому. «Мы поселены ГПУ [в] гостинице [в] условиях, близких тюремным», — негодовал Лев Давидович, вспоминая, вероятно, более удобные условия первой ссылки по приговору царского суда в Сибирь в годы юности. Особенно раздражал его теперь отказ начальника местного управления ОГПУ дать ему разрешение на охоту.[1062]

Все же, попытавшись несколько припугнуть Троцкого более суровыми мерами, которые, однако, ни в какое сравнение не шли с бесчеловечными каторжными условиями узников уже находившегося в стадии становления ГУЛАГа, высшие власти пока не собирались слишком закручивать гайки. За Троцким, его перепиской было, однако, установлено тщательное наблюдение. Все письма просматривались сотрудниками ОГПУ, и ежемесячные справки посылались Сталину и Менжинскому.[1063]

Сразу по прибытии в Алма-Ату Троцкий начал предпринимать меры для установления связей с разбросанными по стране единомышленниками. Конец января — февраль 1928 года стали временем многочисленных телеграмм и открыток, которые члены семьи и сосланные оппозиционеры посылали Троцкому, зная только, что он находится в Алма-Ате. Адрес был простой: Алма-Ата, почта, до востребования, Седову (у Троцкого был паспорт на фамилию жены).

Получив телеграммы от В. Д. Каспаровой, Н. И. Муралова, И. Н. Смирнова, Троцкий немедленно откликнулся, сообщив свой временный, пока еще гостиничный адрес.

Несколько писем Троцкий получил от своей первой жены А. Л. Соколовской, с которой сохранил дружеские отношения. Александра Львовна выполняла просьбы бывшего супруга, посылала ему литературу. Соколовская рассказала, как проходило ее исключение из ВКП(б). Вот выдержки из ее письма от 2 мая 1928 года: «Ты, надеюсь, знаешь, что мои все политические симпатии всегда совпадают с твоими, даже если мы друг о друге ничего не знаем». На партийном собрании произошел следующий диалог. У Соколовской спросили: «Как, вы даже против исключения Троцкого?» Она ответила: «Я знаю 30 лет Троцкого как самого пламенного революционера, который всегда стоял на этой позиции и даже на одно мгновение не изменил ей». «Как так? — возмущенно заявил председатель собрания. — Ведь он был меньшевиком? А Августовский блок?» Соколовская бросила в ответ: «Я не изучала историю партии по фальсифицированным документам, а сама ее творила. Вы мне про Троцкого не рассказывайте, а у меня про него спросите». Председатель воскликнул: «Я тоже знаю партию не по документам!» Александра, оставшаяся и в пожилые годы прежней юной революционеркой, сохранила за собой последнее слово: «Что ж, так значит не всякому дано умение понимать, что вокруг него делается».[1064]

В одном из первых писем друзьям и единомышленникам (которые затем Троцкий стал рассылать десятками), на этот раз адресованному бывшему наркому почт и телеграфов И. Н. Смирнову, Троцкий писал, что живет пока «в гостинице гоголевских времен».[1065] Через несколько дней, сообщая, что в гостинице «ужасный хаос, который, хотя и не является результатом землетрясения, но очень напоминает последнее» (правда, клопов в номере не было, и это приходилось рассматривать как маленькую радость), Троцкий выражал надежду в ближайшее время заняться охотой, хотя дичи и поубавилось, но она чрезвычайно разнообразна: от перепела до барса и тигра.

В двадцатых числах февраля Троцкому предоставили квартиру, и быт стал постепенно налаживаться. Он писал 27 февраля 1928 года: «Пришлось покупать мебель, восстанавливать разоренную плиту и вообще заниматься строительством, правда, во внеплановом порядке» (здесь звучала явная ирония по поводу советских планов. — Г. Ч.) В мае удалось получить небольшую денежную сумму, чтобы снять дачу в окрестностях города — так называемых «Садах»: на летний период все жители, которые были в состоянии это сделать, покидали Алма-Ату, где царили жесточайшая жара и невыносимая пыль. Сюда, в «Сады», приехали навестить родных сначала сын Сергей, а затем жена Льва Анна, настроение которой было удрученным, поскольку перед отъездом ее уволили с работы.[1066]

Первоначальное запрещение охотиться, исходившее от местного ГПУ, было, очевидно, после вмешательства Москвы, отменено. Правда, охоту ограничили 25 верстами, что вызвало новое возмущение, выраженное в телеграмме Менжинскому от 6 марта 1928 года. Заявляя, что в указанном радиусе охоты нет, Троцкий 6 марта объявил, что собирается охотиться в районе Илийска, за 70 верст от Алма-Аты, и просил дать соответствующие указания местным властям «во избежание бесцельных столкновений». Вскоре Троцкий рассказал в одном из писем о второй вылазке на охоту. Эта экспедиция была удачной, о чем свидетельствовали восторженные тона послания. Для своих предприятий Троцкий приобрел охотничью собаку по имени Мая, в отношении которой острил, что она «даже и не подозревает, что попала в большую политику» (позже появилась и вторая собака). Вот отрывок из этого описания: «…Поездка доставила мне огромное удовольствие, суть которого состоит во временном обращении в варварство: девять дней провести на открытом воздухе, и заодно девять ночей, есть под открытым небом баранину, тут же изготовленную в ведре, не умываться, не раздеваться и потому не одеваться, падать с лошади в реку (единственный раз, когда пришлось раздеться), проводить почти круглые сутки на маленьком помосте посреди воды и камышей (киргизская дверь размером с небольшое окно) — все это приходится переживать не часто».