Говорить откровенно Кате почему-то было легче сквозь платок.

— Мне известно, Рома, что случилось между тобой и тётей Ксенией.

Роман не смутился. Он утомлённо покачал головой и спросил:

— Тебе сказал Мамедов?

По мнению Романа, такое коварство было вполне в его духе.

— Какая разница, кто?

Роман вздохнул, закинул ногу на ногу и сцепил руки в замок на колене. Он не испытывал вины за ту близость, не испытывал стыда от разоблачения. Ему просто надоело натыкаться на воспоминания о Ксении Алексеевне. Он понял, что устал держать Катю в полуправде. Полуправда требовала слишком много напряжения. Не лучше ли наконец расставить всё по своим местам?

— Ту связь трудно счесть изменой, Катюша, — заметил Роман. — Мы с тобой были далеки друг от друга и не представляли, случится ли встреча.

Конечно, Роман был прав. Он всегда был прав — и его неопровержимая правота теперь отталкивала Катю. Папа — главный мужчина её жизни — часто оказывался неправым, например, когда бросил её маму ради другой любви, но это почему-то и делало папу настоящим человеком, которому можно верить.

— Мы взрослые люди, — мягко продолжал Роман. — Я — мужчина. У меня есть определённые потребности. Порой можно уступить им.

Умом Катя принимала его доводы, а душой — нет. И причиной была именно тётя Ксения. Кокетливая и чувственная тётя Ксения, вышедшая замуж за мужчину в годах, имела, видимо, немало адюльтеров… Но Роман разрушил милую детскую сказку о доброй тётушке, которая с Катей была куда более ласкова, чем мама, и вместе со сказкой разрушилось и что-то другое.

А Роман верил, что ещё немного — и он принудит Катю к покорности.

— Я не хочу осуждать тебя, Катюша, но ты ведь тоже в некотором смысле изменила мне. Моя измена безвозвратно осталась в прошлом, а твоя…

Роман не закончил.

Катя едва не выронила платок. Она уже не пыталась размышлять — её душу до края мгновенно переполнил гнев. Пускай Роман прав хоть тысячу раз — есть какой-то предел, перешагивать который — низость!

— Я не желаю больше тебя видеть, Рома! — тихо выдохнула Катя.

В это время на палубе от восторга по-девчоночьи визжала Стешка: в гидроплане, приводнившемся возле их буксира, действительно находился лётчик Свинарёв! Задрав на лоб очки-«консервы», он махал из кабины рукой.

Лодка Серёги Зерова ткнулась в поплавок гидроплана. Свинарёв спустил к Серёге второго пилота — раненого, потом сам выбрался на нижнее крыло и, неуклюже протискиваясь между стойками, перелез в лодку.

На «Лёвшине» его встретили как брата: жали руку, смеялись, обнимали, хлопали по широкой кожаной спине. И Свинарёв тоже улыбался и жал руки — он рад был этим речникам, ради которых в прошлом году встал к пулемёту, когда «Лёвшино» рванулся на гибельный таран вражеского буксира.

— Сеня… Сергей… Паша… Митя… Иван Диодорыч… — Свинарёв помнил всех. — Я ещё третьего дня при налёте вас определил, товарищи, хотя и броню вы сняли… Думал, как приветствие вам оказать, дак с высоты бесполезно…

Стешка повисла у Свинарёва на шее и целовала его куда-то в ухо.

— Степанида Лексеевна, вокруг ротозейство общественное… — смущённо бормотал Свинарёв. — Я тоже о вас подразумевал значительно…

Второго авиатора уложили на лавку. Яшка Перчаткин, ужасаясь, стащил с него куртку, мокрую и тяжёлую от крови, а штурвальный Дудкин дрожащими руками совал к серым губам раненого кружку с водой.

Иван Диодорыч оглядывался на «Кент». Решительно дымя трубой, «Кент» разворачивался, чтобы подойти к «Лёвшину».

— Слышь, военлёт, — окликнул Свинарёва Иван Диодорыч, — за вами моряки лезут. Садись в лодку и греби к берегу, иначе в плен попадёшь.

Стешка ошарашенно посмотрела на Нерехтина, потом на «Кент».

— Беги, родименький! — сообразив, взмолилась она.

— Беги, дружище! — сказал и Серёга Зеров. — На берегу не словят!

Свинарёв ласково погладил Стешку по голове.

— Нельзя, товарищи хорошие, — сказал он. — Сознательность не позволяет. Как я своего революционного соратника оставлю?

— Дурак! — с досадой бросил Иван Диодорыч.

Свинарёв чуть отстранил Стешку, расстегнул сумку на боку и достал служебную планшетку в обложках из толстой кожи.

— Возьмите, Степанида Лексеевна. — Он протянул планшетку. — Послание вам писал вчера, найдёте там в страницах… При изъяснении на письме я по отдельности ослаблен, однако ж общий обзор поймёте сердечным участием…

Стешка кусала губы и цеплялась за куртку Свинарёва. Взгляд её плавал в слезах. Как же так — только прилетел, и сразу отнимут?!

Громада «Кента» придвинулась вплотную, и дым канлодки потянуло над палубой «Лёвшина». Железной скулой «Кент» гулко брякнул в кранец — в обрубок бревна, привязанный к борту. Британский матрос что-то крикнул по-своему, но и без перевода было понятно, что он требует принять швартов.

С «Кента» на «Лёвшино» через фальшборты по-спортивному пружинисто перескочил молодой офицер в британской форме; он придерживал фуражку.

— Лейтенант Дмитрий Уайт, — представился он, — начальник разведки оперативного отдела. Я беру под арест пилотов гидроплана. Надеюсь, мне не придётся применять силу, господа?

— Я сдаюсь, — ответил Свинарёв. — Команду не трогайте.

Стешка сдавленно зарыдала. Свинарёв обнял её за плечи, прижал к себе и поцеловал в макушку. Лейтенант Уайт удивлённо хмыкнул.

— Вот закончатся битвы за свободу пролетариата, и мы по всем правилам объединимся, — шепнул Свинарёв Стешке. — Обожди немного, любезная…

— Переходите на «Кент», — распорядился Уайт. — Раненого мы вынесем.

Свинарёв грузно полез через фальшборт.

В толпе речников вдруг появился Горецкий с небольшим чемоданом.

— Здравствуй, Митя, — сказал он. — Я тоже к вам переселяюсь. — Он шагнул к фальшборту, но помедлил и обернулся к Нерехтину: — Иван Диодорович, Катю я доверяю вашему попечению. Позаботьтесь о ней, прошу.

08

— Ну хватит, не плачь, — с досадой попросил Алёшка. — Хочешь, завтра начну тебя грамоте учить?

Стешка, оказывается, была неграмотной. Вечером она затащила Алёшку к себе в каюту и заставила читать ей письмо Свинарёва из планшетки, а сама сидела на койке, слушала, закрыв лицо руками, и тихо, безутешно рыдала.

— Да бог с ней, с этой грамотой, Алёшенька… — всхлипывая, ответила Стешка. — Лучше ещё разик прочти…

— Сколько нужно-то? Сто кругов? Наизусть, что ли, зубришь?

Стешка беззвучно затряслась, и Алёшка тотчас сдался:

— Ладно-ладно… «Уважаемая душевно моя Степанида Алексевна…» Свинарёва Алёшка не знал, но Стешу ему было очень жалко. Как же так всё перевернулось, и стало плохо? Лётчика арестовали, а Горецкий сбежал — теперь Стешка воет, а Катька осатанела!.. И с дядей Хамзатом тоже…

Стешка вытирала слёзы и не смотрела на Алёшку, и он осторожно вырвал из планшетки листок — не тот, на котором было письмо, а соседний.

— Ложись спать, — сердито сказал он Стешке и прикрутил керосинку.