И вот 18 октября некий Джуффредо Джустиниани на галере «Анжело» прибыл в Венецию с новостями. Город все еще оплакивал потерю Кипра, был охвачен гневом из-за того, как зверски обошлись турки с Маркантонио Брагадино, и полон страха перед тем, какие еще беды ожидают его в будущем. В течение часа, прошедшего с появления «Анжело», тянущего за собой по воде турецкие знамена, с палубой, заваленной трофеями, всеобщее настроение изменилось. Ведь Венеция взяла реванш, и для этого ей не пришлось долго ждать. Внезапно площади, улицы и каналы наполнились звуками ликования, все спешили на Сан-Марко, чтобы услышать подробности, найти друзей и отпраздновать победу. Незнакомые люди бросались друг другу на шею, смеясь и целуясь; ворота долговой тюрьмы были открыты, а заключенные амнистированы, тогда как турецкие купцы, напротив, ради собственной безопасности забаррикадировались в Фондако деи Турки, пока волнение не улеглось. В соборе Сан Марко, специально освещенном в честь этого события, за «Те Deum» последовала благодарственная торжественная месса; вокруг Риальто торговцы тканями украсили лавки и дома лазурными драпировками, усыпанными золотыми звездами, а над самим мостом была установлена большая триумфальная арка с гербами Венеции и ее доблестных союзников. Той ночью в городе едва ли нашлось хоть одно здание, которое не было бы освещено свечами и факелами изнутри и снаружи, играли оркестры, люди танцевали, и — чтобы никто не боялся присоединиться к всеобщему веселью — было дано специальное разрешение носить маски. Чтобы увековечить это сражение, главный вход в Арсенал работы Гамбелло был расширен и дополнительно украшен крылатым львом (с подходящей надписью) и двумя крылатыми Никами. Спустя год или два фронтон увенчали статуей святой Джустины, ведь именно в день этой святой была выиграна великая битва; и с 1572 года до падения республики этот день ежегодно отмечался шествием дожа и синьории к церкви этой покровительницы, снаружи здания были выставлены на обзор населению турецкие знамена.[262] В церкви Санти Джованни э Паоло построенная по обету часовня была посвящена Мадонне в розах, ее потолок расписывал Веронезе. Наконец, во Дворце дожей великая победа была изображена дважды — на героическом, хотя и невыразительном, полотне Андреа Вичентино в зале Скрутинио и на ослепительной картине Веронезе в зале коллегии, на которой Себастьяно Веньер и Аугустино Барбариго приносят благодарность, а святой Марк и святая Джустина смотрят на них.

Поэтому бой при Лепанто остался в памяти как одна из битв, имеющих решающее значение, и как величайшее морское сражение за время от Акции до Трафальгара. Правда, в Англии и в Америке оно обязано своей немеркнущей славой главным образом поэме Дж. К. Честертона; но в католических странах Средиземноморья битва при Лепанто вышла за рамки истории и, подобно Ронсевалю, превратилась в легенду. Однако вполне ли заслуживает это событие такой славы? Технически и с точки зрения тактики — бесспорно, заслуживает; после 1571 года морские сражения больше никогда не проходили, как прежде. С точки зрения стратегии — нет. Бой при Лепанто не стал, как надеялись победители, точкой конца «качания маятника», вехой, после которой судьба христиан внезапно изменилась бы и они набрали бы силу и вытеснили бы турок в сердце Азии, откуда те и пришли. Венеция не вернула Кипр; только два года спустя она заключила сепаратный мир с султаном, отказавшись от всех своих притязаний на остров. Битва при Лепанто не означала и окончания ее потерь; в следующем столетии такая же судьба постигла Крит. Что касается Испании, ей не удалось существенно усилить свою власть в Центральном Средиземноморье; и уже через семнадцать лет разгром Армады нанес такой удар ее морскому могуществу, от которого Испания не скоро оправилась. Также она не смогла разорвать связи между Константинополем и мавританскими правителями Северной Африки; в течение трех лет турки вытеснили испанцев из Туниса, подчинив местных правителей и превратив эту территорию — как они поступили и с большей частью Алжира на западе и Триполи на востоке — в провинцию Османской империи.

Но для всех христиан — и особенно для народа Венеции, — которые ликуют в эти торжественные октябрьские дни, истинная важность Лепанто заключалась не в стратегии или тактике; победа имела моральное значение. Тяжелая черная туча, которая нависала над ними в течение двух веков и которая с 1453 года неуклонно становилась все более угрожающей, до тех пор, пока они не почувствовали, что их дни сочтены, — эта туча вдруг исчезла. За совсем недолгое время возродилась надежда. Возможно, венецианский историк Паоло Парута лучше всех выразил общественное мнение во время надгробной речи в соборе Сан Марко, посвященной тем, кто пал в битве:

«Расторопность и готовность поймать случай»: для Венеции после Лепанто это могло означать только одно. Их славная победа должна быть немедленно доведена до конца. Нельзя давать туркам ни отдыха, ни времени перевести дух; их нужно преследовать и снова навязать им битву, прежде чем у них будет возможность восстановить свои подорванные силы, и пока союзники все еще имеют стимул двигаться вперед. Это было обращение, которое Венеция предложила на обсуждение своим испанским и папским союзникам; но ее доводы те пропустили мимо ушей. Предположительно дон Хуан Австрийский тайно согласился и был бы только рад поспешить, чтобы успеть до зимы; но у него были приказы Филиппа, которым он не мог не повиноваться. По условиям лиги, союзные силы должны были снова собраться весной; до тех пор дон Хуан должен был распрощаться с союзниками. Он вернулся со своим флотом в Мессину, куда они прибыли 1 ноября.