– «А я слышу, цокот и думаю себе: гнедой или вороной идёт? А, оказывается? Серый в яблоках!».

Но тут же обиженный, но не на сравнение, а на его опережение Платоном, Гаврилыч попытался взять реванш.

– «Ну, что скажешь? Хорошего или плохого? А?! И сказать-то тебе нечего!» – начал задираться он к Платону.

– «Говорить надо, когда мысли есть!» – спокойно просветил его тот.

– «А у тебя мыслей нет? Ты что-то совсем поплохел?!» – продолжал задира.

– «А чего без толку… шиздить-то!» – попытался остановить хама Платон.

– «Мозго… трах, ты, Платон!» – наконец сдался тот.

Но иногда наскоки Гудина перерастали в более длительные диалоги с коллегой.

Платону иногда приходилось сосать леденцы от аллергического кашля на свои лекарства.

– «Ты всё свои конфетки жрёшь?!» – поприветствовал его утром Гудин.

Платон промолчал, ибо хам прекрасно всё знал сам.

Но после затянувшейся паузы всё же не удержался:

– «Ты у нас… в каждой бочке затычка! А ведь у каждой дырки – своя пробка! А универсальная затычка для любой дырки может быть только мягкой, аморфной!».

– «Пошли сегодня в ресторан, культурно посидим!?» – вдруг предложил Иван Гаврилович, словно заглаживая свою вину, коим он, вообще-то говоря, никогда и не занимался, считая второстепенной ерундой.

– «Ванёк! Вот в этом я очень сомневаюсь! Ты ведь у нас… непоседа!».

Но иногда Гудину и самому доставалось от Платона, и не раз. Даже, когда Иван Гаврилович первым начинал нападать на Платона, то зачастую тут же получал по шапке, вернее по мозгам.

Гудин, завистливо поглядывая на поедание Платоном заливного с хреном, с проглотом слюны, язвительно заметил:

– «Так с хреном любое говно съестся!».

– «Не могу с тобой спорить! Не пробовал!» – быстро парировал Платон.

Один раз:

– «Я левша!» – гордился Гудин.

– «А-а! То-то у тебя мозги набекрень!» – ставил его на место Платон.

Другой раз:

– «Лучше меньше…» – начинал Иван Гаврилович известную поговорку.

– «Не лучше!» – тогда поправлял его Платон.

А иногда это происходило и в присутствии их коллег.

Как-то завистливый Гудин спросил Надежду в присутствии Платона:

– «Надь! А чего это Платон в рабочее время всё по поликлиникам ходит, всё анализы сдаёт?!».

– «А так надо, Иван Гаврилович!» – с раздражением не то на Платона, не то на Гудина, ответила Надежда Сергеевна.

– «Ванёк! А что это тебе чужие испражнения покоя не дают?! Это у тебя профессиональное?!» – добил его Платон.

Платон практически не оставался в долгу у ёрника.

В ответ на жалобы Гудина на боли в поясницы он посоветовал:

– «Ванёк! Ты что-то совсем в пояснице плох стал?! Тебе надо к мануальщику, и пройти цикл менструальной терапии!».

Даже в тех случаях, когда шильник Табаки, как всегда, заискивал перед тем, с кем был рядом, особенно перед начальницей, он получал достойный, персональный отпор в её присутствии.

Платон размножал на ксероксе экземпляр Главы 7 «Гудин», когда вошёл его прототип, сразу и с ходу подтвердивший написанное о нём:

– «Ты опять размножаешь свои анализы мо́чи?!» – нарочно сделал он неправильное ударение.

– «Нет, твои… кала!» – подчеркнул суть вопроса Платон.

Это, прикрытое пошлой шуточкой, хамство «Табаки» вскоре дало толчок и его повелителю «Ширхану».

Через несколько минут Надежде Сергеевне надоели звуки копировального автомата:

– «Платон! Давай, выключай свою шарманку!».

– «Ой, как ты здорово сказала… шарманку!» – обрадовался лживый и льстивый Гудин.

– «Шарманка – от слова шарм!» – прекратил его преждевременную радость Платон.

Но Гудин всегда пытался взять реванш, не желая быть последним, хоть на следующий день, хоть через неделю, насколько хватало его выдумки, интеллекта и злопамятной говнистости.

Другой раз Надежда обратилась к сидящему около ксерокса Гудину:

– «Иван Гаврилович! Отксерьте мне…».

– «А ты лучше попроси своего писателя!» – зло ответил тот про Платона, работающего в соседней комнате.

Войдя к Платону, Гудин что-то спросил пустое. Платон невнятно ответил.

– «И чего ты чмокаешь?!» – не расслышав Платона, схамил он.

– «А ты, оказывается, не только дурной, а ещё и глухой вдобавок!» – снова получил он от Платона.

При повторении ситуации он проще высказался о Гудине:

– «Глухомань!».

Наверно со стороны было очень забавно наблюдать за взаимными пикированиями двух, по сути, стариков. И часто свидетелями этого были работавшие с ними женщины.

Как-то, заглянувший в чужую комнату Иван Гаврилович, быстро нашёлся, что ответить, удивившимся его любопытству, женщинам:

– «А я мимо проходил, вижу, дверь открыта, и посторонние люди стоят! Думаю себе – проконтролирую! Чуть что…».

– «…тоже сворую!» – перебил его стоявший поблизости Платон.

– «Платон! Спрячь свой поганый язык!» – раздражённо и обиженно ответил Гудин.

А на какое-то предложение Платона вместе что-то сделать по работе, Иван Гаврилович торжествующе изрёк:

– «Это ниже моего достоинства!».

Смеясь, Платон посмотрел на стык пиджака и брюк Гудина, словно пытаясь сквозь их материал всё же разглядеть достоинство Ивана Гавриловича, задав сакраментальный вопрос:

– «А у кого достоинство выше?».

И сам же на него первый ответил:

– «У кого оно короче!».

Гаврилыч захохотал. Ему нравился ни сколько юмор Платона, сколько его неиссякаемый оптимизм.

– «Я смотрю, ты тоже о себе высокого мнения!» – попытался, наконец, взять реванш у Платона за его прежний упрёк Иван Гаврилович.

Но не тут-то было!

– «А все творческие люди о себе высокого мнения!».

– «Так это я, значит, то же творческий человек?!» – искренне удивился возможности попасть в творцы, Гудин.

– «Конечно! Ты тоже творишь! Я бы даже сказал больше, вытворяешь!».

– «Да! Многое я натворил за свою жизнь! Не то, что нынешнее поколение!» – согласился Иван, но с упрёком в адрес молодёжи.