class="p1">Я глядел на Мэрвина. Он глубоко втягивал воздух, у него были совсем уж странные глаза, взгляд, как несущийся на тебя поезд. Это надо понимать, некрасивая метафора, конечно, но было вот так вот.

– Что? – сказал он. – Что ты на меня пялишься?!

– Я понимаю, что ты нервничаешь. Я тоже нервничаю.

– Ты истекаешь кровью!

– Ты меня что, этим попрекаешь? Я не ослышался?

– Да что за глупости, Боря?

Голос у него вот прям срывался. Нет, ну ясен хуй, это для любого стресс, перестрелки и все такое, но Мэрвин был уж слишком нервный для человека, в которого не попали ни разу.

– Ты в порядке?

– Ты тут истекаешь кровью!

– Ты имеешь в виду, что я не должен за тебя волноваться?

– Я имею в виду то, что я сказал!

Какой он был бледный, почти прозрачный прям, я видел, как на шее у него бьется и бьется синяя, самая синяя на свете венка. От того, как отхлынула у Мэрвина кровь, интенсивность синего стала почти мертвецкой.

Господи боже мой, был какой-то затаенный ужас в биении этой венки, такой непривычно яркой. Но я его еще не понимал.

– Боря, ты как? – спросил Мэрвин некоторое время спустя.

– Так себе. Отопление включи. Мне холодно.

– Жара такая.

– Тебе, может, и жара. Я завидую.

Мэрвин щелкнул рычажком, пальцы у него дрожали, словно у совсем пропитого алкоголика.

– Тебе вообще водить можно?

– Тебе, что ль, можно?

Некоторое время мы ехали молча. Мэрвин смотрел только на дорогу, пялился на солнце, за которым мы следовали. Я услышал, что он считает.

– Один, – шептал Мэрвин на польском. – Два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять.

А потом он повторял:

– Девять, девять, девять, девять.

Девятка – его счастливое число.

И тут до меня дошло, почему Мэрвин так долго выбирал между мной и Андрейкой. Почему он выбрал меня.

Вовсе не из-за нашей с ним духовной близости, по крайней мере не только из-за нее. Мэрвин оставил Андрейку Алесю, потому что боялся перед ними запалиться.

Он терял контроль. Медленно, но верно. Самообладание его, казалось, идет вровень с ходом времени, по кусочку, по секундочке отваливается.

– Мэрвин, господи, ты ведь не…

– Нет! Помолчи! Не мешай мне смотреть!

Донорскую кровь Мэрвин пользовал без меры, вообще себя не ограничивая. И я не был уверен в том, что, если Мэрин сорвется, ему хватит того количества крови, которое я мог ему отдать.

Честно говоря, я был уверен, что не хватит.

Вот это было бы по-настоящему лоховски – пережить перестрелку и умереть от того, что твой лучший друг – вампир. Такой судьбы я себе не хотел, она меня никак не прельщала. Лучше бы уж, в таком случае, я красиво погиб, поучаствовав в последнем акте мщения, в шекспировской, блядь, трагедии.

А тут комедия прям, хоть и черная.

– Ты держаться-то можешь? – спросил я. – Ты смотри, а то на хуй пойди.

– Сам-то ты непременно справишься.

Конечно, сейчас, прямиком из моей памяти, вся эта ругань отдает тарантиновщиной, но тогда я просто старался отвлечь Мэрвина, занять его, дать ему возможность подумать над следующей репликой вместо того, чтобы вгрызться в меня.

– У тебя в кармане есть нож?

Мэрвин засмеялся.

– Это вообще неважно, поверь мне. Пока я в адеквате, я могу решить, пользоваться мне ножом или как. Но если уж начнется, то я в тебя зубами вцеплюсь, как первобытный человек.

– Ой, хорошо, что мы это все проговорили вслух, даже легче стало.

Мэрвин засмеялся, но с горечью, как-то вообще невесело.

– Но я себя контролирую, – сказал он с определенным трудом. – Правда, контролирую. Не волнуйся. Ты мой лучший друг. Я себе не позволю.

– Уж я надеюсь, что не позволишь. У меня пушка. Я тебя застрелю.

– У меня тоже пушка. Будет дуэль.

И опять мы засмеялись. Я стал себя щупать, пытался найти раночку на боку, вот, нашел, даже пальцами туда залез, застонал, засмеялся (вспомнил о том, что девчатки же так развлекаются, пальцы в дырочки суют и тоже стонут, так по-детски этой мысли обрадовался).

Вот кто перед смертью младенец, а я был шестиклассник.

– Ты что делаешь, больной, не надо ее трогать, инфекцию занесешь!

– Да не страшно. Не страшно, я тебе говорю.

Не скажу, что я отчаялся от ужаса. Смерти боялся, разумеется, ясное дело, боялся и боли, но мне казалось, что дела у меня идут неплохо для моего положения. Я только в зеркале заднего вида подглядел, что мне так больно, я аж плачу.

– Блядь! – сказал вдруг Мэрвин. – Боря, мы тупые.

– Ты тупой, – ответил я, закрывая глаза. – А о мертвых либо хорошо, либо никак.

– Очень смешно. Ты чего на переднем сиденье сидишь? Чтобы всем светить кровавой рубашкой своей?

– Чтобы просто всем светить. Я – солнце!

Мэрвин съехал на обочину, остановил машину.

– Все, Боря, пора перебираться. Давай, пиздуй отсюда.

– Сам пиздуй, никуда я не пойду.

– Давай-давай. Не хватало еще, чтобы копы проехали. Быстрее.

Я попробовал выйти под палящее солнце, но получилось так себе, фактически я вывалился из машины. Ну ничего, ничего, правда. Солдаты ведь на войне справлялись и не с таким. А чего это Боречке на заднее сиденье никак не перебраться?

Мэрвин выскочил из машины, помог мне подняться. Я увидел свою кровь на песке – красное на золотом.

Гриффиндор!

Одетт.

– Давай, Боря, давай, потихонечку.

– Господи боже, оставь меня здесь, иди дальше без меня.

– Ты издеваешься?

– Ну чуть-чуть совсем, думал, ты не заметишь.

Под палящим солнцем нас обоих трясло, как будто мы оказались посреди Снежногорска зимой. Без сомнения, это был один из худших моментов в моей жизни, просто кошмар.

Наконец Мэрвин усадил меня на заднее сиденье.

– Спасибо, – сказал я, но Мэрвин не шелохнулся. Конечно, я увидел его взгляд и сразу все понял. Тот самый, нечеловеческий. С таким он множество раз вцеплялся зубами в мою ладонь.

Но теперь это уже был не крошечный вампирчик Мэрвин.

– Стой-стой-стой, подожди…

Это я зря начал. Он человеческой речи, строго говоря, уже и не понимал. Бросился на меня, и я подумал – вцепится мне в шею. Сейчас это Мэрвину ничего не стоило, никаких терзаний.

Он был невероятно сильный, просто дикость какая-то, а я ослабел от потери крови. И мне нельзя было доставать пушку, его никак не припугнуть в таком состоянии, понимаете? Так что единственное, что я мог сделать, это оказаться достаточно ловким, чтобы столкнуть его с себя, выкинуть из машины. Боролись мы ожесточенно, один раз он зубами вдруг вцепился мне в щеку, слава господу,