Его высочество глядит на меня, щурясь, осмысливая сплетение жестов и слов: «Хочу попасть в Яму». Потом глаза его вылезают, как лопнувшие яйца из скорлупы.

– Ты с ума сошел?!

Он тут же приходит в себя и показывает «понял», одновременно вплетая свой выкрик в наш спектакль на двоих.

– Кейн, ты – Враг господень. Освободить тебя может только личный приказ его сияния. Поверить не могу, что у тебя дерзости хватило спросить!

Я делаю вид, что почесываю подбородок, чтобы показать ему «правда».

– Тогда, может, спросишь его? На тебя катится целая лавина дерьма, твое высочество, а я единственный чую вонь.

– Тоа-М’Жест, – рассеянно поправляет он меня, поглядывая то на одного соглядатая, то на другого, будто не в силах решиться. Оба стоят по стойке «вольно» и делают вид, будто ничего не слышат. – И как прикажешь мне идти к патриарху с такой ерундой? – спрашивает он, нервно потирая руки. – Ты оскорбляешь меня своими предложениями.

Большие пальцы рук смыкаются на словах «оскорбляешь меня».

Ага, понял.

– Вот, значит, как? – переспрашиваю я, недоверчиво моргая. – Вот что я получил за то, что спас твою неблагодарную жопу? «Отвали, на том свете встретимся»? С каких пор ты так скурвился?!

– Придержи язык, – холодно обрывает он меня. – Ты обращаешься к герцогу Империи…

– Герцог Империи, блин? С пидором гнойным я болтаю! Чем ты стираешь с носа говно Тоа-Сителла? Языком?

Он багровеет.

– Кейн… – начинает он, но меня уже не остановить.

– Могу догадаться, как ты пролез в кабинет министров. Как думаешь, если бы я каждый день подставлял жопу этому педику отмороженному, он бы и меня сделал герцогом? Никогда не играл в «чем-обедал-патриарх»?

Глаза Божьи хрипят, как удавленники, и делают шаг ко мне, но его высочество проворнее. Подскочив ко мне, он хватает меня за грудки обеими руками и вздергивает над койкой.

– Меня ты можешь оскорблять сколько влезет, – рычит он, – но никогда не оскорбляй патриарха. Никогда, ты понял? Только его милостью я смог выделить тебе эту камеру – иначе ты оказался бы в Яме. Ты этого хочешь? – Он трясет меня, словно крысу, раз, другой. – Этого?

– Да соси ты хрен со своим гостеприимством – хотя нет, не порти себе аппетит перед вечерней.

Он швыряет меня на койку с такой силой, что я прикладываюсь головой о стену и вижу фейерверк.

– У тебя крайне странная манера просить друзей об услугах, – холодно замечает он. – Кажется, я их тебе оказал слишком много.

Он оборачивается к одному из Глаз Божьих:

– Передайте сержанту тюремной стражи, что я не стану более оплачивать этому человеку отдельную камеру. Пусть его бросят в Яму к прочему сброду.

– Эй, – неуверенно бормочу я, – эй, твое высочество, я же пошутил…

– Меня зовут Тоа-М’Жест , – поправляет он, – хотя тебя это более не должно волновать. Увидимся на Успенье, Кейн.

Он делает поворот «кру-гом» совсем по-военному и выходит из камеры.

– Эй, да ну тебя! – умоляюще окликаю я его, когда соглядатаи выходят вслед за ним. – Совсем шуток не понимаешь?

Дверь захлопывается, и лязгает засов.

Хорошо иметь друзей.

Рев пламени над Общинным пляжем, и в Лабиринте, и вокруг «Чужих игр», и на палубе речной баржи слился с очистительным костром над деревней в Зубах Божьих, превращаясь в единый голос толпы, войска, разом вскрикнувших пленников Ямы, и Делианн обнаружил вдруг, что уже проснулся.

Он протер глаза, пытаясь сосредоточить взгляд. Кожа обжигала ладони. Заключенные вокруг орали что-то, вскакивая на ноги, но Делианн не мог разобрать слов.

– Что случилось? – хрипло спросил он в пустоту. – Почему все кричат?

Когда он заговорил, т’Пассе опустила глаза и даже присела рядом, чтобы не пришлось перекрикивать толпу.

– Тебе это будет интересно, – сообщила она, одной рукой указывая на галерею, тянувшуюся по краю Ямы, а другой дергая чародея за руку.

Делианн позволил поднять себя на ноги, хотя в бедрах вспыхнула боль, и вновь ощутил вес тела. Там, куда указывала т’Пассе, пара стражников ворочала коромысло лебедки; лязгали храповики, и медленно опускались на цепях сходни. Когда мост коснулся дна Ямы, пленники расступились. Наверху стояли двое «козлов» в сером тряпье, держа на носилках незнакомого темноволосого мужчину.

– Это Кейн , – проговорила т’Пассе изумленно и почтительно. – Это Кейн. Они спускают его в Яму.

Делианна шатнуло. От жара мгновения растягивались, клейкие и тягучие, между ударами пульса. Измученный, полуслепой, завороженный накатившим странным чувством – будто присутствует при событии необъяснимо и необыкновенно значимом, словно выпал из прошлой жизни, чтобы угодить в тысячу лет назад позабытое сказание, – он оперся о плечо т’Пассе. «Козлы» лениво потащили носилки вниз.

Человек на носилках был темноволос и смуглолиц, крепко сложен, но уже немолод: клочковатую черную бороду припорошила седина. Он лежал недвижно, закрыв глаза, точно мертвый, и штаны из серой холстины на неподвижных ногах были заляпаны засохшими бурыми и красными пятнами. Это никак не мог быть Кейн – он выглядел таким слабым.

Совсем как человек.

В криках толпы слышалась злоба.

Делианн помотал головой, будто хотел забыть увиденное; он не мог ни говорить, ни думать. Дежа вю обрушилось лавиной и вышибло дух. Он видел этого человека прежде …

Словно все байки о похождениях Кейна разом ожили в его мозгу, словно он заранее знал, что враг Ма’элКота – всего лишь сухощавый темноволосый мужчина средних лет и совершенно непримечательной внешности.

Но он ведь не знал…

Если бы Делианну пришло в голову задуматься об этом раньше, он понял бы, что у него сложился тот же образ Кейна, какой представал перед каждым, кто слышал легенды, но не видел лица: кулаки, точно стальные молоты, одним ударом крошащие камень, плечи в сажень, мышцы словно булыжники, глаза точно факелы в мещере, оскал хищника, вскормленного людской кровью…

Почему же тогда он смотрел на калеку перед собой и чувствовал, что знаком с ним?

Затаив дыхание, Делианн соскользнул в чародейский транс, пытаясь ощутить токи черной Силы, о которых упоминала Кайрендал. Поначалу он мог уловить лишь алые струи, источаемые бешено орущими заключенными, – ярость толпы, направленную на лежащего. У человека на носилках невозможным образом не было собственной Оболочки – но алые струи цеплялись за что-то, окружающее калеку: мгла в воздухе, черный туман, сгущающийся под напором чужого гнева.

Тень не походила на обычные Оболочки; не студенистая, плотная аура, которую привык видеть чародей вокруг любой живой твари, а дым и мгла, текучие, зыбкие, наполовину призрачные, словно пытались обмануть Делианна, затуманенные лихорадкой глаза. Сосредоточившись, опытный разум чародея мог пробить туманную завесу, навести взгляд на это мерцание… но по мере того, как оно обретало плотность – прозрачно-серые и белесые полосы в черном коконе, будто призрак самоцвета – Оболочки прочих пленников, «козлов», стражников и самого Делианна истаивали, обращаясь в яркие воспоминания.