Размышляя?

Жаждая!

– И вы полагаете, что я – недостающая часть? – спросил Келлхус. – Субъект, способный вернуть к жизни эту… систему?

Поэтому хоры и были убраны из Карапакса? Из-за него? Маловеби казалось, что он сейчас задохнётся…

Ближайший из дуниан – обожжённый – кивнул.

– Кельмомасово пророчество предрекало твоё пришествие, брат.

* * *

Вой Орды поглотил все звуки и голоса, кроме самых громких. Моэнгхусу ещё предстояло понять, слышит ли кто-нибудь его самого, ибо пока что он пребывал в таком же оцепенении, как и все остальные, а его побелевшие пальцы цеплялись за искрошенные парапеты Акеокинои. Скюльвенды что-то оглушительно орали на своём языке, но в целом происходящее было и без того понятно. Когда ошеломляющие размеры шранчьего воинства сделались очевидными, его отец приказал Народу укрыться за гребнем Окклюзии – на её внешних склонах – и использовать предоставленных Консультом экскурси для того, чтобы преградить проходы и перевалы. Сам же Найюр, вместе с военачальниками и вождями, теперь держал ставку здесь, на Акеокинои… разглядывая открывающиеся его взору просторы, кишащие жизнью, но при этом совершенно безлюдные.

Выступая над передними зубами Орды, словно какие-то газообразные дёсны, Пелена постепенно без остатка удушила весь Шигогли в своих зловонных объятиях – палево-бледная кисея, отчего-то ставшая в свете полуденного солнца чёрной и почти совершенно непроницаемой, так что в определённый момент она сокрыла от взора даже сияние уцелевшего Рога, ныне проступавшего сквозь завесу лишь смутными очертаниями. Не считая всполохов колдовства, напоминающих мерцание серебряных келликов в глубинах ночного омута, Пелена теперь стала единственным видимым зрелищем – сплошной вуалью, сотканной из гнилостных шлейфов, заслоняющих скалы Окклюзии и воздвигающихся до почерневшего Свода Небес.

И это встревожило имперского принца, поражённого монументальностью вершащегося зла, к которому харапиорово зло не способно было даже приблизиться… ибо он был взращён на рассказах об этом миге – о миге конца, о дне, когда Судьба Человечества, наконец, определится. Сущность и значимость всех их душ проявится в день сей! Пелена, плещущаяся в чаше Окклюзии, казалось, источала некое таинство, словно сосуд, наполненный тёмным, мифическим приношением…

Сама земля превратилась в алтарь ужаса!

И там сейчас был Кайютас… и Серва.

– Уверен, твой план заключался не в том, чтобы просто стоять тут и наблюдать! – воскликнул Моэнгхус, изо всех сил стараясь перекричать вой Орды.

Король Племён обратил к нему свой взор – давящий и убийственный.

– План, щенок, заключался в том, чтобы захватить Ордалию врасплох, пока она ещё находилась в лагере, и завладеть Кладом Хор, вырезав при этом всю твою семью.

Слова, произнесённые, чтобы спровоцировать его.

– И ты ожидал…

– Я ожидал того, чего всегда ожидаю, противостоя ему!

Прочие вожди, скрестив руки, с каменными лицами взирали на них.

– И чего же? – едва сдерживаясь, спросил Моэнгхус. Ибо всю свою жизнь он был наименее хладнокровным из своей семьи – человеком, ведомым внутренней яростью, порывистым и ожесточённым.

Ухмылка мертвеца. Шрамы вокруг Найюрова рта превратились в сочетание вертикальных линий, и у Моэнгхуса возникло приводящее его в замешательство ощущение, что все свазонды варвара ухмыляются вместе с ним самим.

– Что я потерплю неудачу.

– Но это же безумие! – не успев как следует подумать, выпалил Моэнгхус.

– Безумие? Но в этом-то и вся суть, не так ли? Сама мерзость его существования навязывает нам это безумие! Всё то дерьмо, что он размазывает по нашим щекам и ноздрям! И потому-то нам до́лжно быть словно мечущиеся на поле мотыльки – постоянно покидать проторенные пути и порхать туда-сюда, не замечая уклонов и косогоров. И чирикать, как чёрные птицы, клюющие маргаритки!

– Да ты же сумасшедший! – в ужасе вскричал Моэнгхус.

– Даааа! – проревел Священный Король Племён, отвешивая ему подзатыльник и взирая на имперского принца с кровожадным весельем. – Потому что лишь это с ним и разумно! – с хохотом проорал он, вновь поворачиваясь к мрачному образу Пелены, царящей и возвышающейся над всем сущим. Найюр урс Скиота плюнул вниз на выступающие парапеты нелюдских руин, а затем поднял обе руки, сложив пальцы в виде чаши…

– До тех пор, пока я вижу Его тень, – прокричал тяжеловесной круговерти неистовейший из людей, – я не прыгну в пропасть!

* * *

Казалось, всё сущее взревело. Випполь Старший, наконец, вышел из своего оцепенелого помрачения – лишь для того, чтобы тут же погрузиться в иную его форму, грозящую много более кошмарными последствиями. Он повернулся к кучке адептов Мисунсай, отделившихся от общего строя. Глаза древнего квуйя от обуревающей его ярости округлились, словно монеты.

– Сиоль тири химиль! – прогремел его голос, расколов окутанные тьмой небеса. – Ми ишориоли тири химиль!

Лишь Вальсарта – единственная ведьма свайяли, в силу обстоятельств оказавшаяся рядом с брешью, поняла ужасающий смысл этих слов: «Кровь Сиоля – кровь Ишориола!»

Безумнорождённый двинулся в сторону колдунов Мисунсай, которые начали отступать под его натиском. Они хорошо помнили трагедию Ирсулора, когда адепты Завета и Вокалати умылись кровью друг друга из-за действий единственного безумца. Словно мифический призрак, явившийся из каких-то доисторических времён, помешанный архимаг квуйя грянул на них. Он выглядел донельзя диковинно в своих архаичных чародейских доспехах – сплетённых из тонкой проволоки заслонов, при помощи специальной упряжи закреплённых так, что они располагались вокруг его напоминающих истлевший саван облачений, и обеспечивавших Випполю Старшему защиту от хор.

– Ишра, Випполь! – прогрохотал голос Килкуликкаса. – Инсику! Сиралипир джин’шарат!

Колеблющийся Безумнорождённый, мерцая, парил в воздухе – образ его был едва виден из-за вскипающих Оберегов. Он взглянул на циклопические укрепления, на протыкающий непроглядную завесу Высокий Рог, на его громадные зеркальные поверхности, где плясали бело-золотые переливы и отблески. А затем озадаченно воззрился в пустоту, где некогда воздвигался Склонённый Рог…

– Ишра, Випполь! – проревел Килкуликкас где-то за пределами возможностей слуха и голоса.

Безумнорождённый, наконец, вернулся к своим Целостным родичам.

Однако же за время, понадобившееся, чтобы избежать одной катастрофы, успели взрасти корни другой – ещё большей. Столкнувшись с надвигающейся возможностью магической битвы, адепты Мисунсай перестали бичевать своими молниями кишащую белёсой мерзостью равнину. Рукопашная схватка, смешав ряды людей, вспыхнула по всей протяжённости бреши. Впервые за всё время сражения строй сынов Тидонна, принявших на себя ничем не сдерживаемый удар Орды, оказался прорванным. Они были обучены тому, что следует делать в подобных обстоятельствах, и бесконечно упражнялись именно ради такого случая, более того – ранее им уже доводилось сталкиваться с такими атаками, однако порода шранков, с которой им ныне довелось схватиться, была более сильной и свирепой. Они бросались на Долгобородых, как взбесившиеся обезьяны, колющие и молотящие воинов с такой яростью, словно сзади их поджимало пламя. Стена щитов смешалась, превратившись в одну отчаянную схватку. Так древнее зло Дорматуз продолжило собирать свою кровавую жатву. Люди гибли так быстро, что таны-военачальники начали хлопать по шлемам целые отряды, посылая их на передний край – в самую гущу битвы.