В письме к Боливару новоиспеченный император оправдывается: «Я далек от того, чтобы считать благом акт, в результате которого на мои плечи легла ноша, что так тяготит меня! Мне недостает сил, чтобы нести скипетр. Я питаю к нему отвращение, но в конечном счете я согласился принять его, дабы предотвратить беды и несчастья, в которые страна снова была готова погрузиться, — если не в недавнее рабство, то в ужасы анархии».

Императорский двор с челядью насчитывал сто тридцать четыре человека, в их число входили шестнадцать пажей, три исповедника и шесть капелланов. Он имел бюджет в полтора миллиона песо, что составляло почти половину всех управленческих расходов и в четыре раза превосходило бюджет двора последнего вице-короля. Как критически отмечал один из его сторонников: «Те, кто всего несколько месяцев назад считал его товарищем или даже своим подчиненным, высший и средний классы общества, считавшие его семью ниже или равными себе, называли его быстрый взлет просто театральным трюком. Они так и не привыкли произносить вслух без улыбки титулы принцев и принцесс». Действительно ли Мексике был нужен подобный позер-император? У Итурбиде был свой убедительный аргумент: монархия была единственным возможным сдерживающим фактором для ассамблеи, которая представляла олигархов и становилась все более неуправляемой. «План Игуалы» определил монархическую форму правления: в отсутствие Фердинанда VII или отпрысков его дома кто, кроме сильного военного, мог занять трон?

Социальные претензии Агустина способствовали появлению его заклятых врагов не только у себя дома, но и за рубежом. Мигель Санта-Мария, посол боливаровской Великой Колумбии, ярый республиканец, был отнюдь не впечатлен им, впрочем, как и новый американский посол Джоэл Пойнсетт:

Пойнсетт был настроен как против монархии, так — а может, и в большей степени — и против Итурбиде; однако, несмотря на враждебность, его суждения во многом были достоверными.

Перед новым императором вскоре возникла масса проблем, поскольку финансировал он свои расходы посредством заимствований. Цены на продукты питания резко поднялись, не оправдав надежд миллионов мексиканцев, которым внушили, что вместе с независимостью наступит процветание. Сельское хозяйство и горнорудное производство пребывали в застое, и Итурбиде отнюдь не выказывал волшебных талантов, должных оживить их. Он все более ожесточенно спорил с конгрессом, который проголосовал за лишение его права вето, а также попытался присвоить себе право назначать старших судебных чиновников: он намеревался ввести военные трибуналы по всей стране. Летом ведущие члены конгресса организовали заговор с целью поднять восстание в Мехико, захватить Агустина, лишить его трона и провозгласить республику. Заговор возглавили три лидера конгресса — Сервандо Тереса де Миер, Хуан Пабло Анайя и Карлос Мария Бустаманте. Еще одним заговорщиком был посол Колумбии Санта-Мария, за которым стоял сам Симон Боливар.

Император узнал о заговоре, и шестьдесят пять человек были арестованы. Агустин лично наблюдал за арестом Бустаманте. Санта-Марии было приказано покинуть страну, однако тот добрался только до Веракруса, откуда продолжал действовать против императора. Большая часть арестованных была освобождена в декабре — в то время Агустин еще не проявлял ни жестокости, ни мстительности. Он продолжал энергично защищаться: «Я присягнул стране, что буду управлять на конституционной основе. И я сдержу свое слово, уважая ныне существующий строй, пока благо империи позволит мне это. Но если из-за недостатков ее организации или страстей ее деятелей она пожелает стать инструментом анархии, сама нация, используя свое суверенное право, выдвинет новых представителей, и я буду первым, кто призовет к этому». Казалось, большая часть населения поддерживала его действия против своекорыстных латифундистов. На стороне Агустина была масса аргументов: конгресс, который якобы составлял конституцию, месяцами обсуждал процедурные моменты, а император не мог обеспечить прохождение основного законодательства. Говорили, что на том этапе Агустин был слишком мягок со своими оппонентами.

В конечном счете он потерял терпение и 31 октября отдал приказ разогнать конгресс. Депутаты послушно разошлись по домам, а их место немедленно заняла национальная хунта, из которой оппоненты Агустина были безжалостно изгнаны. Однако новый орган оказался также не способен увеличить доходы, как и прежний конгресс. Правительство практически обанкротилось, парализованное отсутствием финансовых поступлений: в ноябре Агустин прибег к насильственным займам и захвату средств, находившихся на счетах испанцев, покинувших Мексику. Он отбивался от гневных обвинений: «Кто виноват в нынешнем положении вещей? Я, который в чрезвычайных обстоятельствах согласился прибегнуть к естественному праву общества и использовать имеющиеся в стране средства, или конгресс, который за восемь месяцев так и не выработал плана оздоровления финансов и не предложил систему налогообложения?» Тогда правительство нашло выход в печатании денег и введении сорокапроцентного налога на недвижимость. К тому времени Агустина уже ненавидели трудящиеся всех профессий, к которым начали присоединяться даже его самые бедные сторонники. И все же армия еще оставалась на его стороне.

Затем возникла новая угроза — в лице блестящего, честолюбивого молодого офицера Антонио Лопеса де Санта-Аны. Назначенный командующим мексиканскими войсками под Веракрусом, где шестьсот испанцев еще удерживали форт Улуа, он объявил себя капитан-генералом провинции Веракрус. Агустин вознамерился отстранить его от командования, причем решил сделать это лично. Во главе большого отряда он прибыл в Халапу и приказал Санта-Ане вернуться в столицу вместе с ним. Санта-Ана отклонил это требование, объяснив, что ему требуется время, чтобы собрать личные вещи. В действительности же он пришел в ярость: «Этот удар ранил мою гордость военного и открыл мне глаза. Я увидел абсолютизм во всей его красе, и это подвигло меня на борьбу против Агустина I». Верхом на коне он вернулся в Веракрус и поднял там знамя восстания.

Восстание, хотя и было локализовано, представляло потенциальную опасность, поскольку повстанцы Санта-Аны могли соединиться с испанским гарнизоном, которым командовал генерал Лемор. Однако восстание началось неудачно: Санта-Ана атаковал Халапу, но так и не смог ее взять, а почти все его люди были убиты или взяты в плен. Ранее он вступил в альянс с Гуадалупе Викторией, одним из первых партизанских вождей, и теперь предложил ему бежать в Соединенные Штаты. Но Виктория отказался, а к повстанцам присоединился другой ветеран — Висенте Герреро.

Агустин поручил Хосе Антонио Эчеварри возглавить правительственные войска, действовавшие против повстанцев. Тем временем император, как утверждали, сильно пивший, переехал в загородную резиденцию в Сан-Косме, используя ее как личную собственность, к великому неудовольствию ее высокородных владельцев. Внешне он демонстрировал уверенность, как это видно из письма Эчеварри: «Со всех уголков империи, куда дошли вести о поступке Санта-Аны, мне пишут письма, полные негодования против этого жалкого негодяя, а общественное спокойствие не было нарушено никоим образом, несмотря на все усилия тех, кто надеется на скорое продвижение и увеличение сколоченных состояний. И я полагаю, что выходка Санта-Аны… скорее всего принесет нам больше пользы, чем зла. Мы сможем очистить землю от сорной травы, чтобы потом она нам принесла добрый урожай».